Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Циньцинь тут же развернула письмо и стала читать:

«Доченька!

Вчера я получила от тебя сразу восемь писем. Мне их передала одна женщина из нашего художественного училища. Не писала тебе, так как уже более двух месяцев нахожусь в командировке и не имею постоянного адреса. К тому же я узнала, что тебя перевели из агитотряда дивизии, но не сразу узнала, куда именно. Я знаю, что все это время ты с нетерпением ждала от меня письма. Извини меня, доченька! Но я верю, что ты не будешь сердиться на меня, я ведь знаю, как ты любишь меня! Когда я узнала, что ты сейчас служишь в одном отделении с Чэнь Юем, это меня обрадовало и успокоило. У меня сейчас все хорошо, так что ты не беспокойся.

Ты спрашиваешь, почему я не разрешаю тебе есть рыбу. Настало время рассказать тебе об этом, и я собиралась сделать это, даже если бы ты не спросила меня. Моя не знающая жизни доченька! Мне давно следовало просветить тебя во многом.

Папа расстался с нами, когда тебе было тринадцать лет. Помнишь, в тот день, когда ты уходила в армию, ты хотела взять с собой фото, на котором сняты папа, я и еще совсем маленькая ты? Но я тебе не позволила. Я боялась, что из-за папы у тебя будут неприятности. Знала бы ты, доченька, какие чувства боролись тогда в моей душе! Разум говорил мне, что ты до конца жизни не должна вспоминать о папе, а сердце велело, чтобы ты всегда помнила о нем. И еще ты помнишь, доченька? Когда тебе было четыре годика, папа, который преподавал древнюю литературу, научил тебя декламировать наизусть стишок: «Скрипит и скрипит станок, Мулань ткет у окна. Но вздохи девушки заглушают стук челнока. О чем ты думаешь, девушка? О чем ты вспоминаешь?» А когда тебе было шесть лет, папа научил тебя читать наизусть: «В глубокой древности четыре окраины пришли в запустение, вся земля растрескалась, небо не везде покрывало землю, земля не везде оставалась твердью. Огонь полыхал и не гас, вода разливалась океаном и не убывала. Свирепые звери поедали людей, хищные птицы уносили старых и слабых. И тогда Нюйва сотворила разноцветные камни и залатала ими небо». Конечно, эти древние прелестные строки были выше твоего понимания — ты тогда еще и в школу не ходила, — однако папа каждый раз, слушая, как ты без запинки их произносишь, неизменно приходил в восторг.

А еще помнишь, доченька? Папа так любил тебя. До самого расставания с нами, когда его отправили на трудовое перевоспитание, он каждое утро расчесывал твои волосы, заплетая их в косичку, да еще всякий раз на новый лад, вплетая в косичку разноцветные ленты и завязывая их в красивый бант. А потом, довольный, провожал тебя в школу. Все это, по существу, должна была делать я, но папа ни за что не хотел уступать мне это право.

Ты помнишь, доченька. Ты, конечно же, все это помнишь. И что бы ни говорили другие, я хочу, чтобы ты знала: твой папа был настоящий ученый, он был прямой и добрый человек, он страстно любил жизнь, твердо стоял за правду. Он был мне хорошим мужем, а тебе — хорошим отцом! Доченька! Твой папа за опубликованную в 1958 году научную статью (я в свое время рассказывала об этом Чэнь Юю) был объявлен в 1959 году ускользнувшим из сети правым элементом и в том же году в ноябре был отправлен на трудовое перевоспитание в каменоломни Имэньского горного района.

Он покинул этот мир зимой 1960 года.

В то время твоей маленькой сестренке Цзинцзин было всего три месяца. В зимние каникулы я отправила тебя к бабушке, а сама с Цзинцзин на руках поехала навестить папу. Люди, работавшие с ним в каменоломнях, очень хорошо относились к нему, никто его правым элементом не считал, и тем более никто не считал меня женой врага. Местные жители оказались добрыми и искренними. Когда я приехала туда, они пришли проведать меня. Кто принес сладкий картофель, кто — редьку, кто — вязанку хворосту, и все меня жалели и утешали. Время было голодное, и у меня стало пропадать молоко. Цзинцзин от голода непрестанно плакала. Рядом с каменоломнями было глубокое водохранилище, покрытое толстым слоем льда. Один рабочий, добрая душа, принес папе десяток-полтора патронов со взрывчаткой, и они вместе с папой пошли глушить рыбу, чтобы подкормить меня ухой. Вечером, продолбив лунку во льду, они опустили туда взрывчатку и взорвали ее. На другой день утром они отправились туда за уловом. Оглушенная рыба всплыла кверху и была хорошо видна сквозь прозрачный лед. Они прорубали над рыбой лед и вытаскивали ее. Так они делали не один раз, и каждый раз добывали нескольких карасей или толстолобиков. Поев ухи, которую варил мне папа, я заметила, что молока у меня действительно стало больше.