Вячеслав Прах - Кофейня в сердце Парижа

– Спаси Розу, спаси ее… Быть может, ты спасешь и себя.

Я оставил тот лист бумаги у него на столе, который мне оставила Роза, когда пригласила к себе домой.

– Скажи ей, что ты от Пьеро…

– Ты не веришь мне, Пьеро? Это ведь имя из какой-то книги, верно?

– Ни единому слову! – сказал я, повернувшись к нему спиной, и медленным шагом направился к выходу.

– Тогда спроси у себя, как ты обо мне узнал. Может быть, тогда ты вспомнишь… – послышалось у меня за спиной.

Я не мог ее убить. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. Это абсурд. Ложь! Как я мог лишить ее жизни, если она была смыслом моей? Я шел по улице и не видел никого, я шел все время прямо. Туда, где находится край света. И в какой-то момент я осознал, что мои ноги перестали идти…

– …Если хочешь сбежать – без оглядки беги, – сказал ей вслед.

Она обернулась.

– Ты знаешь, – Лиана как-то странно улыбнулась, такая улыбка не была свойственна ей. – А я ведь давно тебя не люблю. Я остыла к тебе, но только по-настоящему остыла. Я не могу ничего с собой поделать. Ничего!

Так вышло, что мы с тобой протоптали и небо, и землю, и ад. А в итоге оказались чужими людьми. Мы носили с тобой одинаковую обувь, и те дороги, которые мы с тобой вместе прошли, не привели нас никуда. Мы давно уже следуем каждый своему отдельному пути, а ты все пытаешься пересечь параллели. Как странно, я смотрю на тебя и не чувствую ничего. Ни злости, ни ненависти, ни любви. Ни жалости, ни сострадания! Я перегорела, переболела, пережила. Я смотрю на тебя и вижу ад. Те муки, которые я в себе перетерпела. И ты перетерпел, я не спорю! Может быть, ты и сгоришь в аду, но только не со мной. Я сейчас ухожу не от тебя, а от пустого места, которое от тебя осталось.

Я подкурил сигарету и сделал вид, что меня не коснулись те смертельные слова, которые сорвались с ее губ. Я по-прежнему любил ее ядовитые губы!

Она направилась к двери.

– Постой! – сказал ей в спину. – Ты забыла меня.

– Я не оставила ничего ценного здесь, – обернувшись, сказала она сухо и без всяких эмоций.

Я подошел к ней ближе. И приставил револьвер к ее груди.

Она засмеялась. Ее глаза смеялись надо мной и плакали.

– Ты серьезно? – она захлебнулась и сглотнула ком. – Если да, то спасибо. Надеюсь, там, куда я сейчас уйду, мы больше никогда с тобой не встретимся. – Каждое ее слово давило на спусковой крючок сильнее. – Мой рай находится там, где я никогда тебя не увижу.

Я запомнил этот взгляд, он просил меня спасти ее, избавить от той невыносимой боли, которую я ей причинил. (Я и есть Париж?) Она умоляла меня вызволить ее чистую молодую душу, совсем нетронутую, такую, какой я увидел ее впервые при встрече. Освободить ее дух, ее природу, ее настоящую, запертую там, внутри, из этого тесного, поношенного тела. Которое не имело к ее натуре никакого отношения. Она там, внутри. Намного глубже тех мест, которые мне удалось изучить. Коснуться однажды и сохранить у себя на пальцах. Быть может, я ее никогда не касался. Быть может, я ее никогда и не знал…

Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, как задерживают его под водой. Я последний раз взглянул в глаза, в которых не видел своего отражения. И нажал на спусковой крючок! От выстрела у меня заложило уши, я никогда еще не стрелял. Он настоящий – этот тяжелый, холодный предмет, которым только что я лишил ее жизни. Ее тело с грохотом упало на пол. И лежало неподвижно. Мне казалось, что спустя несколько секунд ее рука зашевелится, и она медленно поднимется с пола. Мне хотелось переиграть этот сценарий или хотя бы проснуться… Мои ноги вдруг ощутили тепло. Я стоял в теплой луже и смотрел на нее с высоты. Так высоко я еще никогда над ней не стоял. В глазах промелькнула вспышка или яркий солнечный луч, и я без сознания упал рядом с ней…

Я стоял на переходе и понимал, что нет никакого Парижа, и никогда не было. Париж – это я. Тот конченый человек, которого я ненавидел до самых низов своей омерзительной души – это я сам. Я придумал человека, который мог бы перенять на себя мой грех, ведь с такой ношей я не прошел бы и нескольких ярдов. На этого дворника я перевесил свою вину, как петлю, сделанную из свинца, передавившую шею. То чувство, когда не можешь вдохнуть. Ноги не касаются больше земли. Ты висишь в невесомости с передавленным горлом. Не упасть. Не вдохнуть, не умереть, а в эту секунду проносится жизнь перед глазами, как ускоренные кадры кино. Я никогда не чувствовал этой вины, а если бы примерил на себя ее раньше, то последнюю пулю я бы пустил себе в рот… Я чуть было не лишил жизни еще одного человека. Месть – это не мое блюдо.