Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

И вот что любопытно: в одну сторону одно, в другую другое, – будто они быстроватенько меняются местами. Кишка, в которой переварилась наша История. Двор выдвигается и вдвигается, как пенал, обнажая то пустующее, то переполненное содержимое. Иду к Невскому, тяга к прекрасному… прошел бордель Бороды, мне подмигивает (это не метафора) автопортрет Рембрандта, подпись почему-то по-английски: «Это его мастерпис, но это вы его создали» [4]. И это лавка художественных принадлежностей почему-то под названием «ЧЕРНАЯ РЕЧКА». И это более кстати, чем стоматология: у моей внучки вдруг прорезался ген ее отца-художника, и ей не надо с ее пузом (это именно я жду правнука) далеко ходить за красками. Рядом СВАДЕБНЫЙ САЛОН «АGNES» (для потенциальной Натальи Николаевны), за ним сразу ТУРФИРМА «ЭВРИКА» (для свадебного путешествия).

Дальше лучше и не выходить: на Невском к ногам, которые я видел из окна, приставили головы. На месте, где стояла телефонная будка, избравшая меня в 1967-м, теперь, наследственно, лавка сотовой связи (а были «Цветы»). Зато левее подворотни, рядом с рекламой мощей нашей часовни, реклама «Мадам Тюссо» – «Катастрофы человеческого тела».

Я обошел по Невскому бессмысленный «Стокманн», чтобы вернуться домой со стороны Знаменской (теперь улица Восстания), уже не читая вывесок на пути, давая отдохнуть взгляду (лишь бы не посмотреть на окна последней своей квартиры, которую вынужден сдавать)… но, стоило мне свернуть во дворы, мимо лишней Ахматовой в сквере недействующего Лицея, как в глаза бросилась вывеска «ПСИХОЛОГО-АНАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР» (простите, центр), потом «ЦЕНТР НАЛОГОВОГО КОНСУЛЬТИРОВАНИЯ БУХГАЛТЕРСКОГО УЧЕТА „НЕВА СОЛЮШН“» (оба недействующие).

Пятьдесят-сто метров… ни одного живого человека. Я вхожу во двор с другого конца и вижу «МЕДИКО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР НИИ ПСИХОТРАВМ ЛИЧНОСТИ» напротив школы и СВАДЕБНОГО САЛОНА «ELIТ». Образ родного двора как Амфисбены [5]напугал меня. И вдруг вижу живого человека!

Rembrandt … c натуры, его освещение. Бомжиха-«бутерброд», освободившись от плаката «Скупка ногтей. Наращивание золота» (или наоборот), притулилась к нему с пивком и ест бутерброд настоящий. И это не столь уходящая, сколь приходящая натура.

Взгляд отдыхает. Кадр его ломает. Жаль, нет фотоаппарата. И это мое хобби умерло. А ведь проще было бы сделать фотосессию, чем все это словами… вот еще почему изустная речь стала предпочтительней: «Как червь, разрезанный на части», – сказал поэт. История – живая Амфисбена моего двора. «Амфисбена» – сложное слово, но не аббревиатура.

1980 год, еще один рифмующийся текст…

«…ЭНЕРГОТЯЖКОМРЕМСНАБСБЫТИЗДАТ» – пишет мне Александр Никонович на очередном клочке непонятное мне в его произнесении слово. Это оно нас купило, это оно нас схавало, членистоногое. Так, значит, все это – что мы жили и умирали – есть ПРЫГСКОКБРЯКБРЫКСКОПЫТ. Нас уже нет, а он, поглотивший уже половину Аптекарского острова, он – есть БРЯКРЫГРАККОМИСТДАС… Сожрала нас эта аббревиатура.

Комната у меня уже покачивается перед глазами; плывет, фокусничает пространство, как и положено в аквариуме, превращая, под определенным углом, толщу в линзу, то сплющивая собеседника, как камбалу, то растягивая, как рыбу-иглу… Я жалуюсь Никоновичу на головокружение и низкое давление, и лучше бы я этого не делал… Во-первых, по его примеру я должен пить перед обедом сухое вино (на десять минут удаляемся от темы, погружаясь в свойства витаминов и глюкозы…), но немного (это намек), а – всегда (и это тоже намек); результат, как вы видите, налицо (он почетный пациент Института геронтологии)… а во-вторых, курага (еще пять минут о свойствах и ценах на курагу); в-седьмых, бульон (но это уже шутка – Никоныч булькает). Шутка вот какая: Декарт советовал страдавшему анемией Паскалю пить крепчайший бульон (а как же холестерин и склероз?… лучше бы я не уточнял)… так вот, бульон, а во-вторых, по утрам как можно дольше не вставать с постели, до чувства полной усталости от лежания… Ха-ха-ха! Правда? Декарт?… Я сейчас принесу вам книгу… Что вы, я вам верю. Спокойной ночи, Александр Никонович.

Утром я долго не хочу проснуться. Неслышная, с шорохом ночной бабочки, летает из кухни в комнату мать. Я не хочу проснуться, потом я не хочу просыпаться. Я не помню, я хочу не вспомнить, почему я этого не хочу. Я должен был проснуться от телефонного звонка. Если я свешу вниз руку, она упадет на телефонную трубку. Может, мать унесла? Не открывая глаз, опускаю руку – трубка хорошо покоится на рычаге, не соскочила, не съехала… Не позвонила! Я отворачиваюсь от жизни к стенке. Но сон уже нейдет. Я храню в себе эту последнюю утреннюю возможность ни о чем не подумать – странное напряжение! О чем же именно я не думаю? Как бы не могу вспомнить… Часы бьют раз. Сколько это? Половина чего? Если бы вспомнить хоть какую деталь последнего сновидения, можно было бы попытаться вжиться в него, вернуть. Но оно ушло, как видно, навсегда. Жалкие попытки самому смоделировать сновидение напоминают тошнотворные усилия письма… Часы бьют, и опять – один раз. Значит, полчаса я просопротивлялся в стенку… С облегчением переворачиваюсь на спину. Что с часами? Либо час, либо полвторого. Эта воскресшая логическая способность восхищает меня. Если бы позвонила, то не позже двенадцати – уже не дозвонилась… И это уже что-то, что уже… Голова моя абсолютно пуста. И тут – солнце.