Александр Григоренко - Потерял слепой дуду

– Родственник ваш? – спросила женщина.

– Не, – смущенно улыбнулся Федор Иванович, – на дороге подобрал.

– У него сотрясение сильное. Надо его в больницу.

– Не берут без паспорта… И мест, говорят, нету.

– Тогда по инвалидному удостоверению. Он же инвалид, глухонемой.

Федор Иванович пошатнулся от удивления:

– Как глухонемой?..

– Не знали?

– Так я думал это он от… того, что по голове дали, говорить не может.

– Он слышит немного, но что говорит – мы не поняли.

Посреди недолгого молчания громыхнули двери, и коридор неожиданно заполнился народом.

– На крайний случай отвезите его домой, оттуда вызовите «скорую», – сказала женщина, и эти двое исчезли из ее внимания.

Так же, как и вошли, в обнимку, добрались они до машины. Спасенный был с перебинтованной головой.

Только теперь, открыв дверь, почувствовал Федор Иванович кислый тошнотный запах, видно, вырвало спасенного куда-то под сиденье. Он усадил его и начал кричать:

– Где живешь?! – и наконец услышал от него первое слово:

– До-бой.

– А куда домой-то? Куда?

Шурик что-то говорил, но разобрать было невозможно, когда слышал: «Документы каки не то есть? До-ку-мен-ты!» – мотал головой: как только начал немного сознавать себя, сразу понял – нет черной сумки. Спаситель его впал было в отчаяние и, отчаявшись, решил вернуться в больницу, наорать на всех, но парень вдруг приподнялся и начал выдыхать звуки, в которых Федор Иванович угадал, что говорит он название улицы или квартала, но не мог разобрать… Осенило его: он оторвал от панели блокнотик с привязанной к нему ручкой:

– Пиши! Где живешь – пи-ши!

Вспухшей рукой, горбато, по-старушечьи, Шурик накарябал название улицы…

На место Федор Иванович приехал уже перед рассветом. В городе он помнил лишь два-три нужных ему места, окраин не знал совсем. В травмпункте ему подсказали только примерно, куда надо ехать, и он сжег бак бензина, плутая вдоль разноликих заборов, останавливаясь и спрашивая у редких прохожих нужную улицу и номер дома. Прежнее желание сбежать исчезло, пришла молчаливая азартная злость, желание разорвать упавшую на него этой ночью сеть случайностей, победить и показать, кто он такой, Плакидкин Федор Иванович.

В свете фар увидел он открытую калитку и крыльцо в две ступеньки, и свет будто сам открыл дверь. Выбежала женщина в распахнутой куртке, из-под которой выглядывала покрытая синим халатом округлость. Спасенный подошел к ней сам, переставляя ноги, будто великанские ходули, сделанные из бревен, и о чем-то кричали руки женщины, и Федор Иванович сам не заметил, как пахнуло на него счастьем.

В те сутки Дина не ложилась. Утром проводила Шурика, села на кухне у окошка и стала ждать, как верная жена из народной песни, – вздыхая и мечтая о том, что все наладится, теперь она будет не чья-то дочь, ученица, воспитанница, а женщина и все у нее будет свое и настоящее. Страх ее улетел вместе с рассветом, блаженно она провела полдня, потом начала готовить обед, и так, в непамятных заботах, провела время до заката.

А потом она смотрела, как стремительно и жестоко меняются зеленые цифры на электронных часах, так же сидела у окна, в котором уже невозможно было различать прохожих. Она выключила свет, чтобы лучше видеть темную улицу, но никто не приближался к калитке. Перебрала она множество разных утешительных мыслей: что ехать, наверное, очень далеко, а может, Шурику велели работать в первый же день, или заставили съездить за какой-нибудь нужной бумажкой, или он сам заехал в гости к своему дяде, хорошему человеку. Но утешали эти мысли ненадолго, они выворачивались наизнанку и мучили, мучили… После полуночи она стала думать, что этот большой мальчик, похожий на глазастого медведя ее детства, мальчик, которого она сама выбрала и приручила, вовсе не способен превратиться в мужчину, он вечный внук, нет в этих огромных глазах и отблеска той злости, какая есть у многих мужчин, даже у ребят из гаража.

Потом, возражая себе, она старалась вспомнить недавние месяцы, уверить себя, что это не так, ведь он усердно искал работу и работал, когда получалось. Нет, он может, может, может то же, что и другие мужчины, при этом оставаясь все тем же плюшевым…

Потом пришли сухие страшные мысли – она думала, что его больше нет. Она думала, как его не стало – попал под машину, убили.

Как его убили? Где? За что? Она вдруг вспомнила о тех, из гаража…

Раздевая его, она ужаснулась не обмотанной бинтами голове, а ногам – вздувшимся, красным, с уродливо растопыренными пальцами.