Жан-Пьер Отт - Любовь в саду

Вон тот шмель прокладывает себе путь между последними каплями весеннего ливня. Там, за дождем, где показались уже голубые промоины, лежат знакомые ему места, неузнаваемые теперь, когда все вдруг засверкало. От земли подымается парок, краски разгорелись от мокрого блеска. Летит он медленно, маневрирует, кружит, петляет, нарезает обороты, берет курс на верхушки цветов, чтобы уж наверняка найти, чем поживиться, и предаться одиноким возлияниям. Однако в те несколько чашечек, куда он упрямо внедряется, уже явно наведывались. Закрома с пыльцой разграблены дочиста, а в нежной цветочной плоти зияют разрывы.

Он летит все дальше и дальше, все так же тяжеловесно лавируя, и вскоре забирается туда, где еще не бывал, где у него больше нет ориентиров. Вдруг случайное дуновение доносит до него молекулы какого-то острого запаха, напоминающего запах самки его вида. Струйка недвусмысленного аромата истончается, обрывается, исчезает в душистом многообразии; он снова улавливает ее, берет след, теряет в вяжущих испарениях самшита и вновь находит чуть поодаль, в редкой поросли злаковых. Этот призыв распаляет его, указывает дорогу и связывает его с самкой, рассеянный аромат которой свидетельствует о том, что она ждет от него подвигов. Отныне самовольная отлучка сулит ему не только дармовое угощение, но и возможность попользоваться насчет клубнички; попользоваться он желает немедленно.

И куда девался прежний фланер? — с прытью нетерпеливого любовника он устремляется в сад. Он минует мальвы, окаймляющий дорожку тимьян, лужицы барвинков и флоксов. Обогнув густую чащу розмарина, он наконец замечает эту самку, источающую такой непристойный аромат. Устроившись на краешке цветка, на ложе из ярко-розовых чашелистиков и зеленых лепестков, она с готовностью опустила книзу брюшко. Запах внезапно сгустился в желаемую форму, и шмель немедля идет на штурм. Он взбирается на нее, обхватывает ее лапками, потирает с боков и вклинивается в мягкий коричневый пушок. Без дальнейших прелюдий, головой к сердцевине цветка, устремив взгляд продолговатых черных глаз в укромную впадину, над которой нависли тычинки, он пытается спариться с самкой короткими отрывистыми толчками.

Труды его ни к чему не приводят, и он скоро это осознает. Сбитый с толку, он продолжает усердствовать, но все попусту. Есть в этом что-то ненормальное, непонятное, а может, и подозрительное. Ему все-таки не впервой, и он в совершенстве владеет любовной премудростью, а вот поди ж ты; он пронзает волосяной покров в нужном месте, и пожалуйста, никакого отверстия. Может, дамочка попалась с изъяном? Или отверстие нужно сперва пробуравить?

Пока он пребывает в недоумении, сзади его грубым образом обхватывает самец его вида, также клюнувший на будоражащий аромат самки — потому и обознался. Как бы то ни было, судорожные телодвижения приставалы не оставляют никаких сомнений в его намерениях. Первый силится его стряхнуть, ерзает, отбивается. Второй держится, цепляется изо всех сил, раззадоренный таким бурным сопротивлением. Первому и в голову не приходит воспользоваться неразберихой, чтобы познать некоторым образом радости, которые может испытывать партнерша; Его удерживают праведное возмущение и полное отсутствие вкуса к отношениям, именуемым «зеркальными», или однополыми. Он встряхивается еще энергичнее, со всей решимостью, которую пробуждает в нем смесь раздражения, протеста и стыда. Наконец, ему удается высвободиться, удержав при этом в объятиях собственную жертву. Посрамленный, второй шмель с низким и нервным гудением удаляется, так и не сообразив, в чем же дело; он поищет себе приключений в другом месте, но отныне будет несколько осмотрительнее в своем нерастраченном пыле.

Оставшись наедине, первый поспешно возобновляет свои домогательства, но по-прежнему не может достичь кульминации. Желание становится все мучительней. Заподозрив, что из этих изнурительных экзерсисов ничего не выйдет, он отчаивается на последнюю попытку.

Чем дольше он возится, тем больше перемазывается пыльцой. К волоскам липнут желтые искорки. Бесполезно настаивать. Он срывается прочь, оробевший, подавленный и еще пуще разохоченный. Невдалеке он замечает еще одну самку, тем же обольстительным манером выставившую из цветка мохнатое брюшко. Рассчитывая, что на этот раз ему повезет больше и знакомство не оборвется болезненной неудачей, он проделывает ту же процедуру: пристраивается сверху и производит нехитрые отрывистые движения, прежде его не подводившие. Но бедолагу опять постигает разочарование. Этой новой партнершей также не удается овладеть. Недоумение нарастает. Переварить досаду становится все затруднительней. Как если бы на кону стояла его честь и мужская сила: какой же он самец, если не способен себя проявить? Меж тем от бесплодной этой возни приставшая к волоскам пыльца разносится по влажному рыльцу цветка — и цветок оплодотворен. И все это без ведома распаленного любовника, который, отчаиваясь все сильнее и сильнее, не хочет верить, что это дурная шутка, и решительно набрасывается на третий цветок.