Юрий Вигорь - Болото с привидениями

— Получение долей мяса зверя — это нечто криминальное, противоестественное на природе, — сказал мне Нагибин после одной из зверовых охот. — Им важно получить на халяву кусок лосятины, печень. Но они же не стрелки, у них руки дрожат от жадности и старости. Кобенко не стрелял по зверю никогда, сколько я его помню, — сказал Юрий Маркович. — Но рюкзак его полон всегда. Разве он охотник? Он едок! Стрелку важно хладнокровие, отстраненность. Стреляешь ведь не в зверя, а на опережение его, в пространство, а значит, в вычисленную иллюзию. А у этих людей иллюзий нет, они все материалисты-марксисты. Дай мяса парторгу, секретарю, и все тут!

Нагибин боялся как огня разговоров о литературе, о редакциях, просьб помочь молодым писателям.

— Бурьян прорастет сам, — сказал он мне однажды на охоте. — Хороший сорт картофеля пробьется даже через глину и будет еще вкусней от земляных страданий, мучительных усилий. Кривое дерево дает самые вкусные яблоки…

Охота была важна ему как некий уход от надоевшей ему действительности в параллельный мир, в мир смещения меридианов духа. Ему очень важны были качество и объемность, цветистость удаления от писательского кабинетного стола. Ему нужно было уйти в иной мир, мир дикой природы, неказистых егерей, молчаливых мужиков. Индивидуалист, барин, как назвал его Виктор Кобенко, Нагибин не скрывал свой выращенный в дачных условиях аристократизм и открыто критиковал писательское начальство. И вдруг, как приступ ностальгии, как припадок тоски, как жажда очищения, в нем вспыхивало желание «окунуться в природу», «уйти в народ», как выразился он в тот день.

У Юрия Марковича было три ружья. Он гордился ими и держал в дорогом шкафу на замке. Обычно он ездил на уток с двустволкой марки «Грейфильд» двенадцатого калибра. Иногда прихватывал бельгийку марки «Пипер Байярд». Правый ствол «Байярда» был по качеству сверловки «полный цилиндр» — проще говоря, форма идеальной трубы, то есть без сужения в конце ствола для кучности и дальности боя. Это сужение у ружейников называется «чок», «получок». «Чок» создает легкое торможение газов, подпор, что повышает давление и кучность боя. Нагибин обожал говорить о таких тонкостях и особых статьях ружей, часто хлопал ладонью по дульному срезу и показывал мне четкий розовый отпечаток на ладони.

— «Чок» и «получок», — говорил он с наслаждением.

Четкость рисунка отпечатка на руке была практической приметой оружейников. У дешевых советских ружей отпечаток на ладони от дульного среза был не красный, не четкий, а чуть розоватый и с белесой окаемкой. Ружье марки «Пипер Байярд» было с очень резким боем. Для охоты на птицу я не встречал лучшего ружья. Легкое, изящное, оно само просилось к плечу. Его удивительная красота сочеталась со смертоносной и поэтической силой. Красивое ружье не убивает, а «поражает цель». Вот как звучит поэзия настоящего оружия. Красота меняет восприятие мира стрелком. Красота ружья искупала все охотничьи грехи. Вот почему так тщательно западные мастера девятнадцатого века украшали ружья, делали позолоту, инкрустацию, резьбу, чеканку.

— Красоте простительно все! — сказал мне однажды член нашего охотничьего коллектива Георгий Бакланов, стрелок «праховый», с мелкой дрожью в руке, но с жадностью в глазах на охоте.

Я угадывал человека по манере носить ружье, по тому, как он относился к птице, к зверю, к егерям, как выцеливал дичь, какие ронял после выстрела фразы. На охоте, на болоте, в поле, в лесу, в человеке приоткрывалась его сущность. Проговаривалось сокрытое, тайное. Человек приоткрывался в обрывках фраз. Природа срывает маски с человека на охоте. Любому егерю видно, кто есть кто! Я был нужен Нагибину как Дерсу Узала. Я был не просто проводник в лесу, на болоте, в поле, я устраивал охоту, я знал места, исколесил множество дорог на своем «жигуленке», исходил тысячи километров по лесам, знал егерей. Охота исцеляла меня. Я не знал тогда, что со временем многие коммерческие фирмы на обслуге будут зарабатывать громадные деньги. Меня приглашали как стрелка в Костромскую область егеря на промысловый отстрел зверя, я не платил ничего, но и мне не платили, все держалось на энтузиазме, на любви к природе, на уважении к охоте. Нагибина я брал на охоту для компании. Я изучал его. Как дичь. Он и пальцем не шевельнул, чтобы помочь мне пробиться. Я был бурьяном. Но мне было интересно понять, кто же он на самом деле, чем жив уставший от жизни писатель, может ли он остановить свой бег, если почувствовал фальшь.