Юрий Вигорь - Болото с привидениями

Я отвез книги из библиотеки Юрия Нагибина в охотхозяйство «Озерное» Боровского района Калужской области. Прежде здесь была дача министра сельского хозяйства Полянского, но в конце семидесятых ее передали «Птицепрому СССР». Птицепром не разводил здесь птиц и, по счастью, не затронул жизнь прекрасных озер, где до той поры была отменная рыбалка. Два величественных огромных пруда тянулись вдоль усадьбы с северной и южной стороны. В зарослях камыша у берега можно было отстоять зорьку. Тысячи уток и лысух дремали посреди озер. Если приезжала важная персона, егерь Степан заводил моторку. Впереди садился на лавку стрелок. И начиналась погоня за стаями, хотя это было запрещено законом. Но для высокого чиновника можно все. Можно стрелять лысуху с подъезда. Лысухи подпускали моторку метров на пятьдесят. Я не любил такую охоту, но мне и не предлагали ее. Моторка с егерем стоила в день двадцать рублей, включая бензин. Нет, это не интересно мне, решил я. Я любил стрелять на зорях, в густом камыше, мне важна была неожиданность, тайна, загадки болота. В ту пору охота еще была доступна простому народу. Я застал чудесные времена охоты и жил в охотничьих мирах, я прятался в них, как Дерсу Узала в амурской тайге.

С первого октября на лесных площадках «Озерного» можно было стрелять с вышки подсвинков и европейских оленей. Они выходили часов в шесть к помостам, куда загодя насыпали зерно, кукурузу, вареный картофель в кормушки. Путевка на подсвинка стоила тридцать рублей. Олень — шестьдесят рублей. Взрослую свинью или кабана стрелять запрещалось. Эта охота напоминала стрельбу в тире. Вы стреляли стоячего на месте зверя с сорока шагов. Правда, под определенным углом: сверху вниз. И, как ни странно, для некоторых охотников это составляло сложность — они мазали, беря на мушку зверя «под обрез». Пуля попадала в помост. Куда проще было выстрелить под лопатку. И все же такая охота доставляла удовольствие в пору осени, когда снег еще не выпал и загонная охота запрещена. Провести час на вышке было удовольствием. Звери выходили на кормушку, можно было наблюдать за ними, не торопясь с выстрелом. А впереди был чудесный вечер в огромном и совершенно пустом каменном «доме Полянского», где были две огромные спальни с кроватями из красного дерева, зала с великолепным камином. Но отопление в этом доме не удосужились провести. Холод в спальнях был, что называется, бодрящий. Я два раза засыпал на медвежьей шкуре прямо у камина, подстелив телогрейку. Номер стоил в сутки три рубля. Включая дрова. В вашем распоряжении были четыре места. Две кровати. Обеденный зал. Не знаю, сохранились в этом номере подаренные Юрием Марковичем охотхозяйству книги. Я привез две полки. Мы охотились с ним в «Озерном» пять раз. Сюда мог попасть на охоту любой советский человек, но добраться было трудновато. Никто из егерей не знал, что приехал со мной охотиться Юрий Нагибин. Они не читали его книг, а он не любил афишировать себя. Я выписывал путевку на охоту загодя в «Птицепроме» на себя. Меня знали как охотничьего писателя. Это была отменная рекомендация для чиновников. Охотничьих писателей чиновники в те дни уважали. Я мог взять на охоту одного спутника и вписать его в свою путевку. Ни Вячеслав Шугаев, ни Дмитрий Жуков, ни оргсекретарь нашей «Московской писательской организации» Виктор Кобенко никогда не охотились в «Озерном». Их не приглашали туда. Нагибин хохотал, все это забавляло его. Он говорил егерям в «Озерном», что он трубач, играет в оркестре в московском ресторане.

Юрий Нагибин не любил шумных компаний, не любил ездить с собратьями по перу на охоту, особенно зверовую, где редко удается выстрелить по зверю и все сводится к системе обкладывания зверя егерями в квартале, загоне, в долгом процессе расстановки стрелков. Потом долго ждешь первых окриков загонщиков. Все становится немного театральным, стрелки расставляются по местам, процесс затягивается томительно долгим выжиданием. Стоишь на номере в лесу один, курить нельзя, поговорить не с кем, сойти с места не смей. Это страшно утомляло и расхолаживало Нагибина. Однажды на лосиной охоте он не утерпел всей этой тягомотины обкладывания зверя, вспыхнул, сел в машину и поехал домой. Дележка зверя, рубка мяса на куски по долям вызывала у него брезгливое отвращение.

— Это гастроном в лесу, — сказал мне однажды Нагибин, наблюдая за дележкой, за тем, как писатели ревностно забирали свою «долю», бережно и трепетно укладывали в рюкзак, кутали в целлофан. Даже ноги лося. На холодец.