Юрий Вигорь - Болото с привидениями

— Это утро одно из немногих, которые я украл у жизни и тоски в ЦДЛ. Да, украл у дачной жизни, украл у Москвы, у жены. Хорошо бы пожить здесь с недельку. Вставать затемно. Спать в стогу прямо на берегу, напитаться всеми этими ночными шорохами и прозреть. И вот так встречать рассвет. И никаких общений с егерями, никаких путевок, никаких охотничьих коллективов, Шугаевых, Кобенко… К черту все коллективы. Я давно побаиваюсь слова «коллектив». Оно убивает что-то важное в моем отношении к природе. Охота — дело интимное, как любовь.

Солнце уже весело било нам в глаза. Утро вошло в полную силу. Блестела роса. День обещал быть жарким. Я посадил Юрия Марковича на косе в яму, обсаженную по краям высохшими ветками ветлы. Он пожелал остаться в уединении. Я отправился стрелять бекасов. Через пять минут Нагибин уже спал, положив голову на рюкзак. Усталость сморила его.

— Я перестал стрелять вальдшнепов на тяге, — сказал Нагибин в машине по дороге домой. — Я только стою и слушаю их «хорканье». Вальдшнеп выступает в лесной оратории скромным солистом. Его голос становится волнующим на фоне голосов других птиц: дроздов, синиц, зябликов, барашка-бекаса, клеста, коноплянки, дубровника… Иногда самочки «цвикают», далеко слышен этот пронзительный призывный звук, словно огромная игла в небе делает стежки и зашивает день в сырой, промозглый мешок ночи. «Хоркающий» вальдшнеп тянет над лесом очень низко, он едва не задевает макушки елей и сосен, летит медленно, как бабочка. Он совсем не защищен. — Он проговаривал эти слова, как будто настегивал на ткани рисунок рассказа. Я был нужен как слушатель. Я был нужен в качестве эха. — Самочка летит гораздо выше, ее полет неровен, она слегка вальсирует в воздухе, стрелять труднее. Убить «цвикающего» вальдшнепа почетно, это спорт. Но мне жаль. На тридцать метров очень легко убить вальдшнепа даже девяткой… И вдруг Нагибин умолк. Он опять заснул. И продолжал писать рассказ во сне.

Нагибин позвонил мне в конце сентября и предложил забрать три ящика ненужных ему в домашней библиотеке книг, в том числе дареных книг с автографами для егерей. Слова бывшего председателя нашего писательского охотничьего коллектива Ростислава Дормидонтова о полезности создания библиотечки на охотничьей базе коснулись сердца Нагибина. Сам я не звонил Юрию Марковичу, не набивался на встречу и даже не надеялся на его дружбу. Он так и не соизволил прочесть мои рассказы. Даже повесть «У самого Белого моря», которую напечатали в «Новом мире». Но Георгию Семенову он открыл «дорогу» в литературу. Жора был ему обязан многим. И все же на охоту они ни разу не ездили вместе. Георгий Семенов не охотился на боровую дичь, не стрелял тетеревов, уток, гусей, он изредка ездил с Юрием Ковалем в лесочек в двадцати километрах от Москвы по Минской дороге, на вальдшнепа. Он конечно же мечтал о настоящих охотах, но не знал мест, не любил скитаться в разъездах, он любил точную наводку, конкретный адресок, где есть дичь. И главное — не стремился открыть для себя новые охотничьи места. Он не любил рисковать. Он любил «верняк». Тащиться черт-те знает куда на разведку — это так хлопотно, да еще одному. Машины у него не было. Для него было зазорным прийти в Московское общество охотников и рыболовов на улице Строителей, к Владимиру Гавриловичу Лукину, и попросить путевку.

— Ну что путевка, — сказал мне однажды Георгий Витальевич Семенов. — Путевка — это всего лишь бумажка. Места надо знать! И не просто места. Надо знать егерей, надо знать дорогу на базу. Маршрут. А машины у меня нет. И нет знакомых фанатов-охотников, егерей. Я думал, что меня, как писателя, пригласят куда-то. Но никто ни разу не позвал. Не заманил из глубинки ни на одно болото. Поверишь, никто не пригласил за десять лет. А я ведь написал три охотничьих рассказа о вальдшнепиной охоте. Был один раз на охоте на зайца. Под Егорьевском. С гончими. Мой приятель ранил зайца в заднюю ногу. Или лапу. Не знаю, как верно сказать о зайце.

— Наверное, лапу.

— Ну так вот, заяц этот лежал под деревом и орал невероятно. Этот крик напоминал нечетко произнесенное слово «князь»! Почему у меня возникла такая ассоциация — сам не пойму. Он мне снился всю ночь. И я поклялся никогда не стрелять зайцев. Я ужасно страдаю, когда подхожу к раненой птице и вижу подранка.

Георгий Семенов был завсегдатаем ЦДЛ. Он любил отведать дичь в ЦДЛ. Иногда я приносил в ресторан жареного гуся. Или крякву. Дичи хватало в те годы. Георгий Семенов не был странником, не был скитальцем. Разве дело в одной охоте? Природа прекрасна всегда. В полях всегда есть перепел, коростель. Под Москвой множество куропатки. Степная охота любит ходоков. Но Нагибин ни разу не пригласил его на охоту. Место в машине было. Но он предпочитал охотиться вдвоем. Мы ездили на болотную охоту в то лето пять раз. И ни разу ни перед кем не похвастал своими трофеями и запретил мне рассказывать о наших охотах даже Георгию Семенову. Хотя помог ему протоптать в литературу тропу. Но на свои тропы охотничьего счастья не пускал.