Эдуард Тополь - Любожид

Она не реагировала никак. Она лежала перед ним на полу, на ковре – худенькая алебастровая Венера с закрытыми глазами, темными сосками, курчавым светлым пушком на лобке и с двумя тонкими серебряными браслетами на левой руке.

Он поднялся с колен, погасил в комнате свет, быстро разделся и накрыл ее своим телом. Было всего полдесятого вечера, даже если он пробудет здесь еще час – это ничего, он придумает что-то для Нели: машина сломалась, колесо спустило…

Но снова и как всегда – к его изумлению, ужасу и восторгу – оказалось, что даже эта юная подмосковная княжна девственница. Мог ли он просто трахнуть ее, шпокнуть по-быстрому и уйти? Ее, последнюю русскую женщину в своей жизни! Ее, которая, оказывается, влюблена в него уже год – молча, тихо, на расстоянии, влюблена с той минуты, как он побывал в мытищинском суде, собирая материал для статьи о подростковой преступности…

Рубинчик поднял Варю на руки и отнес в тесную ванную. Здесь он поставил ее под душ и стал мыть, как ребенка, мягкой розовой губкой.

Он стоял рядом с ней под теми же струями душа голый, вода текла по его волосатому торсу и ногам, и в тесноте узкой ванной он почти вынужденно касался своим телом и даже своим готовым к бою ключом жизни Вариных плеч, ягодиц и бедер, но тем не менее он не чувствовал сексуального нетерпения. Скорей он ощущал себя восточным евнухом, который гордится тем, что только что на огромном и грязном базаре рабынь отыскал эту белую жемчужину, эту юную и робкую языческую княжну с длинными ногами, золотым пухом лобка, нежным животом, мягкими бедрами, детской грудью, высокой шеей, синими глазами и льняными, как свежий мед, волосами. Таких женщин нет ни в Персии, ни в Иране, ни в Израиле. Такие дивы живут далеко-далеко, за двумя морями и тремя каганатами. Они живут северней хитроумных армян, северней диких алан, склавинов, антов, еловен, кривичей и даже северней булгар и ляхов. Греки зовут их племя Russos и говорят, что язык их похож на язык германцев и что даже название их главной реки звучит на германский манер – Днепр, а пороги на этой реке тоже напоминают звучание германских наречий – Ульворен, Ейфар, Варусофорос, Леанты. Эти Russos не знают Единого Бога, они поклоняются огню, ветру, камням и деревьям…

Но в конце концов совершенно не важно, на каком языке они говорят и кому они поклоняются. А важно, что эта рабыня трепетна, как лань, чиста, как лунный свет, и пуглива, как все язычницы.

Купая свою находку, Рубинчик чувствовал себя евнухом, который готовит новую любовницу еврейскому царю.

С той только разницей, что этот евнух не оскоплен, и поэтому…

Он стал сам целовать ее в мокрые теплые губы. Струи воды текли по их лицам, его волосатый торс прижимался к ее мягкой и мокрой груди, а его напряженный ключ жизни, уже разрывающий сам себя от возбуждения, впечатывался в лиру ее живота во всю свою длину – от ее лобка до пупка и выше еще на ладонь, почти под грудь. Его язык вошел в ее влажный рот и стал яростно и нежно облизывать ее небо, зубы, десны. А его руки медленно опускались по ее спине, скользя концами пальцев вдоль ее позвоночника, как по грифу виолончели. А дойдя до ее ягодиц, они обхватили их, раздвинули ей ноги, приподняли ее мокрое и легкое тело и посадил и ее верхом на его разгоряченный фалл. Он еще не вошел в нее, нет, да он и не собирался делать это сейчас, он только хотел разогреть ее на своей жаркой палице, приучить ее к ней. Но она тут же зажала ногами эту палицу, как гигантский термометр, и даже сквозь свой собственный жар Рубинчик ощутил горячечную жарынь ее щели, которая, как улитка, вдруг выпустила из себя мягкие и теплые губы-присоски и стала втягивать его в себя, втягивать с очевидной, бесспорной силой.

Рубинчик замер.

Такого с ним еще не было никогда. Он стоял под струями воды, не веря тому, что ощущал, и холодея от ужаса и странного наслаждения.

А жаркая улитка ее междуножья продолжала медленно, властно и с ужасающей силой тянуть в себя его ключ жизни, ухватив его поперек… а в его рот вдруг впились ее губы, и ее язык вошел в него и стал повторять то, что только что делал он сам, – жадно и нежно вылизывать его десны, зубы и небо… а потом, отступая, увлек за собой его язык и стал всасывать его – все дальше и дальше, до корня, до боли!… И одновременно там, внизу, непреложная сила маленьких горячих присосок-щупалец продолжала тащить в себя его плоть…

От ужаса у Рубинчика заморозило затылок, остановилось дыхание и ослабли ноги. Он замычал, затряс головой и вырвался наконец из двух этих жадных и горячих капканов. А вырвавшись, очумело глянул на свою северную княжну.