Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Правильно делаешь, так им и надо, – поддержала рыжая.

– А попросят что-нибудь на выставку, и ни одной серьезной работы за последние годы. Придется старье доставать.

– Да у тебя вся мастерская холстами забита.

Художник приобнял подружку и наполнил рюмки.

– Выпьем за ненаписанные картины и стихи! Вы знаете, какие бабки нужны на персональную выставку. Вот ты бы могла отдаться олигарху, чтобы он отвез мою выставку в Париж?

– Запросто.

Рыжая поднялась из-за стола и встала в позу модели, демонстрируя роскошную грудь.

– Я сразу поверил, что ты меня любишь.

– Да я ради тебя и замуж бы за олигарха вышла, за Прохорова, например, даже на Чубайса согласна. Но изменяла бы им только с тобой.

– За это и предлагаю выпить.

Выпили за выставку в Париже, в Амстердаме, за двухтомник, за всемирную славу.

Проснулся он на диване с брюнеткой, но в одежде. Она лежала, прижавшись к нему теплой грудью. Он был с краю и, поднимаясь, не разбудил ее. Из-за ширмы, где спал Юра, неслось ровное похрапывание. Подошел к столу, осмотрел бутылки – ни капли не оставили. Вспомнил хмельные восторги слушателей и собственный скулеж, переросший в самолюбование. Оглянулся на диван. Брюнетка лежала, поджав колени, и вроде как улыбалась во сне. Хорошая, добрая девушка, и Юрка хороший парень, и с рыжей не заскучаешь, но сил на продолжение не было – бежать, пока не проснулись.

Надеялся, что жена ушла на работу, а она задержалась.

– Не рановато ли, молодой человек, надо было понежиться в чужой постельке, может быть, и обедом накормили бы?

– У нас журнал закрылся.

– Поздравляю. И ты до утра искал новую денежную работу.

– В мастерской у Юрки Берегового выпили. Ну и перебрал.

– Молодец. С работы выгнали, жена старая стерва, лучший друг обманул и не дал денег, значит, надо искать, где пожалеют и обогреют.

– Так получилось, прости, голова раскалывается.

– Конечно, уморился за ночь.

Он не ответил. Разделся и лег, натянув одеяло на голову, но мочевой пузырь напомнил, что следовало куда-то сходить. Вылез из-под одеяла и поплелся, глядя в пол.

– А это что такое? – закричала жена.

– Голова раскалывается. Потом…

– Почему трусы наизнанку?

– Я почем знаю.

– А я знаю. Старый кобель, в молодости не нагулялся?

– При чем здесь молодость? Наверно, когда мылся, забыл посмотреть.

– Или когда в мастерской снимал.

– Не говори ерунды.

Он проскользнул мимо нее и уже в туалете посмотрел на трусы. Они и вправду были наизнанку. Мелькнула мыслишка о брюнетке, но он сразу отогнал ее. Ложился, пусть и при дырявой, но все-таки при памяти, да и проснулся одетым. И главное, что в этот вечер искал не тело, а сострадание.

Жена стояла за дверью и кричала. Упреки, обвинения, угрозы лились густым кипящим потоком, в котором он даже не пытался разобраться. Когда голос переместился и в ванной зашумела вода, он выбрался из туалета и снова зарылся под одеяло.

Еле дождался, когда проскрипит входная дверь. Искать в квартире опохмелку было бесполезно, последнюю заначку уничтожил неделю назад. Добрел до кухни, накапал тридцать капель корвалола, а воды добавил самый минимум. Горькая белесая жидкость создавала иллюзию самогона. Вроде даже полегчало. Лег и не заметил, как заснул. Однако помнил, что надо подняться до возвращения жены, чтобы сбежать от продолжения разговора. Засыпая, наделся спрятаться в мастерской, но проснувшись, понял, что возвращаться нельзя, будет еще хуже.

Еще школьником прочел стихотворение «Из бумаг прокурора». Он даже автора не запомнил, но история зацепила, прижилась в нем и в тяжелые моменты постоянно напоминала о себе. Классический метод ухода из жизни: снять номер в гостинице, привести в него проститутку, вывернуть наизнанку душу перед падшей женщиной, а проводив, достать пистолет. Жест, достойный не только проворовавшегося чиновника или проигравшегося офицера, разочарованному поэту такой финиш вполне подходил. Он долго искал стихотворение, хотелось перечитать и даже выучить наизусть. Но оно никак не попадалось на глаза. Трудно найти, если не знаешь автора. Спрашивал у начитанных знакомых, но и они пожимали плечами. Появилось желание написать самому нечто по мотивам. Не получилось. Мешали свои же категорические высказывания, что писать стихи о литературных героях неприлично. Ему возражали, приводили в пример знаменитых и даже достойных поэтов. Посмеивался, говорил, что и великие могут заблуждаться, и стоял на своем. Да и желание воспользоваться чужим сюжетом было мимолетным. Надеялся все-таки найти стихотворение. И нашел. Автором оказался Алексей Апухтин, романс которого «Пара гнедых» распевали уже больше сотни лет, а на интеллигентских кухнях случались и намеки на тесную дружбу с Чайковским. Стихотворение на его взрослый вкус оказалось длинным и невнятным, не было в нем ни проворовавшегося чиновника, ни проигравшегося офицера и, самое обидное, не было проститутки. А для советского юноши жрицы любви казались самыми экзотичными женщинами. Апухтинского самоубийцы из гостиничного номера хватило, чтобы юное воображение дорисовало трагическую сцену. «Классически я жизнь окончу тут…» – строка, застрявшая в памяти, постоянно выплывающая на поверхность в моменты, когда жизнь казалась проигранной. А проститутка скорее всего перекочевала из блоковских откровений. У Блока предостаточно блудниц и в стихах, и в записных книжках, а по соседству с ними, отчеканенное в памяти: «И который раз в руках сжимают пистолет».