Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Почти всю жизнь искал уединение, а тут потянуло на люди. На удивление знакомым превратился в самого трудолюбивого сотрудника журнала. Сам предложил готовить материалы вне своей рубрики. Съездил в командировку по случаю завершения урожайной страды и ранних холодов. Даже задание перевыполнил: привез интервью с крепким и честолюбивым фермером, согласным оплатить публикацию. Но редакторша была раздражена, папку с его материалами бросила на стол, а на игривое: «Чем прикажете заняться?» – ответила: «Чем хотите. Я спешу по серьезным делам».

Убежала, чтобы появиться через три дня, ближе к вечеру и, не снимая шубу, объявить, что журнал закрывается, и когда будет погашена задолженность по зарплате, ей неизвестно.

С первого дня работы в журнале он уверял себя и других, что за службу эту не держится и может запросто уйти в дворники, ничуть не стыдясь, если сам Андрей Платонов мел асфальт перед Литинститутом. Знал, что повторяет расхожую легенду, но почему бы и не польстить себе.

Делать заявления гораздо легче, нежели держать удары. Когда выбит из равновесия, даже легкие щипки становятся болезненными. Хотелось пройтись, проветриться, но холод быстро напомнил, что пора уже сменить осеннюю куртку на пуховик. И настроение, и погода настойчиво подсказывали взять что-нибудь для сугрева. Гастроном был на другой стороне улицы. Пришлось возвращаться к переходу и злиться, глядя на красный глаз светофора, шепча: «И пьяницы с глазами кроликов…» Какой-то джип вишневого цвета остановился перед ним, перегородив «зебру». Еле удержался, чтобы не пнуть наглеца. Пришлось огибать дорогую машину. А когда наконец-то перебежал на другую сторону, увидел художника – именно тот случай, о котором говорят, что на ловца и зверь бежит. Взяв бутылку, он все равно бы пошел к нему, потому что мастерская Берегового была в соседнем доме.

– А я гуляю. Две картины продал. Бабахнул мощным дуплетом.

– И я в лавку нацелился, правда, по другому поводу.

– Лавка подождет. У меня там две куклы томятся. Барин угощает!

– Натурщицы, что ли?

– Можно и так назвать. Одну из них месяц назад всю ночь красил. А как твой двухтомник?

– Никак. Денег не дали.

– Сам виноват. Не фиг было скромничать. Я же тебе говорил, что с ними надо по их законам. Они наглеют, и ты наглей. Они обманывают, и ты обманывай, иначе заподозрят в благородстве и занервничают.

Возле двери в мастерскую он достал ключи.

– Под замком держишь?

– На всякий случай, чтобы не унесли какой-нибудь шедевр из любви к искусству.

Но девушки сбегать не собирались, устроились на диване с пепельницами в руках и мирно болтали.

– А ну-ка быстренько порядок на столе наведите. Я к вам большого русского поэта привел. У него скоро двухтомник выходит.

– Я же говорил…

– Не важно.

– А у меня есть ваша книга с автографом. Вы у нас в училище выступали, – сказала полная брюнетка.

Другая была тоже не из худеньких, но рыжая и кудрявая, держалась она уверенно, и он понял, что красил художник именно ее.

Уселись за стол. Первую выпил с жадностью. И вторую… Вроде согрелся. Постепенно и на душе потеплело. Брюнетка попросила почитать. Скривился скорее от напоминания о неприкаянных стихах, нежели от желания пококетничать и набить цену. Но обижать не хотелось. Сказал, что пока еще не дозрел. И все-таки уговорили общими усилиями через пару рюмок. В последние годы читал очень редко, некому было. И вдруг увидел, что людям нравится. Сидят притихшие, с понимающими лицами. Третье, пятое, восьмое… Слушают без притворства. И память его не подводит. Но самое удивительное, что и самому нравится. Стало очень жалко себя и еще сильнее захотелось подержать в руках двухтомник. Особенно после того, как художник напомнил:

– Представляете, девчонки, один жлоб пообещал дать денег на двухтомник, а потом отказал.

– Я у него не просил.

– Тем более подлец! – крикнула рыжая и затрясла кудрями.

Брюнетка сочувственно тронула его за плечо:

– Не переживайте, главное, что стихи написаны, когда-нибудь обязательно выйдут.

– Я и не переживаю, они почти все распечатаны по журналам.

Но напускной оптимизм никого не убедил.

– Нам легче, появились купчики, желающие выглядеть интеллигентно. Ни хрена не смыслят в живописи, но покупают. С другой стороны, поэт, продав издателю стихи, не прощается с ними, а мы с нашими работами расстаемся навсегда. Мы даже не знаем, куда они определят наши работы: в прихожую или в сортир, поэтому я и гоню халтуру, с которой не жалко расставаться. Но цену задираю до самого верха, чтобы не разбрасывали где попало.