Петер Ярош - Визит

— Да мы ведь туда и идем, Рудо, — улыбнулся Ярнач.

— А чего ж вы тут стоите? — спросил агроном.

— Палицана и Леника ждем, — ответил Пулла.

— Да они уж давно ушли вперед. Я встретил их, — усмехнулся агроном.

Ярнач и Пулла посмотрели друг на друга, и оба покачали головой.

— Вот видишь, опять они нас не подождали, — сказал Ярнач и отошел от перил. — Чтоб мы с ними еще связались… Вот стервецы, только для себя и могут охотиться…

— Да мы их догоним, не бойся, — отозвался Пулла, и они пошли.

Агроном снова включил мотор, но еще раз оглянулся.

— Послать за вами утром трактор с прицепом? — смеясь, спросил он. — А-то вам придется кабанов тащить на своем горбу.

— Ты занимайся своими делами, Рудко, а мы уж как-нибудь справимся, — ответил Ярнач, и они с Пуллой пошли быстрей.

За спиной заревел мопед, но скоро затих. Поля и луга, что расстилались перед ними, зарозовели, залитые предвечерним солнечным светом. Леса потемнели еще больше, нахмурились, как перед грозой, хотя небо над ними было синее, без единой тучки. Они шли молча до самого гумна, а там из-за высокого, но редкого хлеба донесся рев какого-то животного. Они вздрогнули. На меже лежали Палицан и Леник и помирали со смеху.

— Ну, хороши вы, — презрительно сказал Ярнач и плюнул в их сторону.

— А скажи, ведь испугался? — смеялся Палицан.

— Скорее ты, — отрезал Ярнач, но и сам засмеялся.

Они прошли вместе полевую дорогу и стали подниматься вверх по оврагу вдоль зарослей кустарника к Гарайовцу. Слева в темных кустах закричала серна.

— Слышишь? — тихо сказал Ярнач в самое ухо Палицану. — Как-то она не так кричит.

Все четверо остановились и стали смотреть в бинокли на поросший клевером луг, когда их догнал Петрин. Он задыхался, кашлял, стонал. Пропотевшая рубашка прилипла к его груди и спине.

— Тихо! — шепотом сказал Леник. — Ты потише не можешь? А то спугнешь.

— Нельзя стрелять, она еще маленькая, — сказал Петрин, — я вижу это и без бинокля…

Серна убежала. Она останавливалась еще раза два, а потом перевалила через хребет и ушла в другую долину.

Палицан спустился вниз к ручью, среди травы чернела земля.

— Они тут все вытоптали! — закричал Палицан от ручья, собирая в горсть землю. — Вот, земля свежая, они вчера тут были, уж это точно, — добавил он.

— А следы есть? — спросил Петрин.

— Точно маком насыпано. Большие.

Когда они пришли к краю картофельного поля, миновав ручей, они стали подниматься вверх по лугу. Оглядели последние картофельные борозды, в которых почти все клубни были выворочены, и вдруг в бороздах что-то зашевелилось.

— Да ведь это Эминко! — закричал Леник, у которого были самые острые глаза.

— Что это он там делает? — спросил Петрин.

— Не видишь, что ли, штаны придерживает.

Все засмеялись. Эминко встал посреди борозды, привел себя в порядок и закивал им, а потом подошел.

— Все тут перепорчено, — сказал Эминко.

— А ты что же, не мог в кустах облегчиться? — накинулся на него Петрин. — Кабаны почуют, тогда ищи их…

— Да нет, я все землей присыпал, не бойся, — сказал Эминко.

— Ну, смотри.

— Ладно вам, мужики, — вмешался Палицан, — пора становиться по местам, солнце зашло… Кабаны будут спускаться по этой долине или придут справа от Реписк… Троим надо здесь остаться, а троим — подняться вверх, на Шлемпеш, чтобы перерезать им дорогу в Маркушеву долину… Кто останется здесь?

Никто не отозвался.

— Ну, делитесь, — торопил Палицан.

— Подели ты, — сказал Леник.

— Пожалуйста, — согласился Палицан. — Я буду чуть повыше, Эминко останется здесь, Леник пойдет за ручей… А вы втроем, — он показал на Ярнача, Пуллу и Петрина, — заляжете по ту сторону хребта…

Все разошлись по местам. Они прошли шагов сто, когда Ярнач сказал Пулле и Петрину:

— Опять он послал нас на худшее место.

— Да кто знает, — засомневался Петрин. — Никогда наперед не угадаешь…

Никогда наперед не угадаешь, откуда что вылезет на тебя из темноты, подумал Петрин, лежа на толстой куртке под кустом возле дороги. Он лежал на спине и считал гаснущие звезды. На востоке посветлело. Солнца еще не было видно, но там где-то над горизонтом чувствовался уже новый свет, новый день. Петрин улыбался. Было ему легко на душе, спокойно на сердце, как никогда. Он не боялся ночи, которая уходила, не боялся дня, который еще не наступил. Ни с того ни с сего у него появилось чувство, будто он только что народился на свет. Вот такой, как он есть. Вместе с сапогами, курткой, шапкой на голове. Так и родился из самой земли. Точно он вылупился вот тут вот, в канаве возле дороги. Он сел, посмотрел в канаву и почувствовал, как там в полутьме шевелится трава. Он протянул руку и с нежностью погладил траву, точно этим прикосновением благодарил материнское лоно. Ему стало еще радостнее. Так, что петь захотелось. И он даже стал мурлыкать какую-то мелодию, но остановился. Глубоко вздохнул, потом задержал дыхание, и тогда только в голове его появилась лохматая мысль: сегодня я в первый раз убью человека! Он выдохнул воздух, расслабился, ему не было ни грустно, ни жалко. Не хотелось ни плакать, ни смеяться. Ему не было стыдно, и не гордился он ничем. И дрожи никакой не было, и напряжения… Чувствовал он себя нормально, естественно…