Алексей Шкваров - Время греха - Роман

— Моя милая девочка, твои глаза похожи на тающие льдинки, и я вижу в них бездну страдания. Я всего лишь хочу помочь тебе, как может помочь тот, кто любит.

— Любит? Не смеши! Как можно было любить меня? Как можно любить меня сейчас? И прежнюю, и настоящую. В тебе говорит не любовь, а твое упрямство, твоя привычка добиваться своего. Зачем я тебе нужна?

— Когда-то, давно, такие мысли и меня посещали… — Он грустно кивнул. — Но я сказал себе: «Дай пройти времени, чтобы понять желал ты эту женщину или любил? Понять была это порочная страсть или любовь?»

— И что ты понял?

— То, что люблю и поныне!

— Даже такую? Не смеши! Ты добился своего. Сын, конечно, теперь поедет жить с тобой!

— Мы поедем все вместе.

— Нет! Мне не нужна твоя жалость!

— Разве это жалость? Это любовь и сострадание к ближнему.

— Мне не нужно сострадание, мне не нужна любовь. Я не хочу жить!

— Ты уже живешь, потому что Он так решил. — Муж поднял руку и показал наверх. — Я сожалею лишь об одном, что не смог придти и защитить тебя, закрыть собой от беды. Но теперь я здесь, и мы можем начать все сначала.

— Сколько раз я тебе говорила, что рядом с тобой должна быть другая женщина, я совсем не подхожу под твой идеал. Как я могла вообще тебе понравиться? Почему ты до сих пор не нашел себе другую?

— Разве я уже не ответил на твой вопрос «почему»?

Она закрыла глаза. Что я говорю? Кто это все говорит?

Кто подсказывает мне? Зачем я повторяю это слова? Она перестала думать. Время исчезло из ее жизни, превратившись во что-то бесконечное, монотонное, болезненное, мрачно черное или, наоборот, ослепляющее, пылающее нестерпимым жаром, или пронизывающим до мозга костей холодом, состоящее из кошмарных снов с участием каких-то мучительно знакомых ей людей, оттого представлявшихся еще более странными и страшными для нее. Она перестала понимать, где сон, а где явь. Иногда она видела бывшего мужа, слышала его добрые слова, но это было невыносимо больно или стыдно. Различить два этих понятия, слившихся в одно, не представлялось возможным, проще было уйти опять в забытье. Иногда она видела мать, слышала ее причитания, но смотреть на нее или откликаться не хотелось.

— Послушай его, дочка! Так лучше будет для нас всех! — Когда до нее дошел смысл последней фразы, произнесенной шепотом, она открыла глаза и внимательно посмотрела на мать. Та заулыбалась, закивала головой.

— Ну да, зачем я-то тебе теперь такая… — Мелькнула мысль, вдруг всколыхнувшись жгучей обидой. Она опять сомкнула веки.

— Подруга твоя любимая звонила из Германии. Интересовалась. Переживает. Хотела, говорит, прилететь, помочь, да дети там что-то приболели. Денег выслала бы, да у мужа какие-то проблемы. Родственники тоже все время звонят, спрашивают. С торговлей совсем плохо дело стало, покупатель не ходит, налоговая одолела. Закрылись мы. С долгами он помог. С одними поставщиками мы рассчитались. Другие теперь одолевают, но он опять поможет.

— Переживает… хотела помочь… приболели… проблемы… звонят… не ходят… рассчитались… — Эхом отзывались в голове слова матери. — Хотела, да не смогла… и никто не смог… кроме одного… — Мать утомляла своей болтовней, нарастало раздражение. Казалось еще немного, и она не выдержит, попросит ее уйти. Мать сама исчезала, подумав, что дочь уснула.

Лишь увидев сына, она старалась искривить неподатливые губы в приветливой улыбке. Сын смотрел молча, иногда спрашивал:

— Как ты, мама? — Не получив ответа, кивал головой. Морщил лоб и нос, поджимал нижнюю губу. Совсем, как отец, который неизменно стоял за ним, положив руку на плечо. — Ты не беспокойся, мама. Все будет хорошо. Так папа говорит, а он, ты знаешь, никогда не обманывает. Верь ему, мама. Тебя еще немножко подлечат, и мы заберем тебя отсюда, увезем и вылечим до конца.

Она молчала, но слезы были красноречивее слов. О чем он? О каком выздоровлении? Я — калека, обреченная и прикованная к постели!

Муж опускался на стул рядом с ней, брал ее руку в свои и осторожно растирал. Она чувствовала его прикосновения, они были приятны и излучали тепло. Постепенно ее пальцы начали двигаться. Однажды, она собралась с силами и пожала его руку. Он замер, потом широко улыбнулся, наклонился и поцеловал ее пальцы.

— Все будет хорошо!

Когда с ее головы сняли повязки, она попросила у сестры зеркало. Поколебавшись немного, та принесла. То, что она увидела, ужаснуло. Серая кожа, тусклые глаза, синева под ними, заострившийся нос, поседевшие спутанные волосы, местами свалявшиеся от запекшейся крови в колтуны. Вновь она остро ощутила всю бессмысленность своего существования в полной неподвижности и замкнутости пространства больничной палаты, за пределами которого ничего нет. Да, руки стали двигаться, она даже могла почти присесть, опереться на подушку, но нижняя половина тела была мертва, и надежд на ее оживление не было. По крайней мере, она в это не верила.