Алексей Шкваров - Время греха - Роман

Картинка угасла, словно кто-то задернул плотную штору, не позволяющую проникнуть ни единому лучику света. Лишь тьма, невесомость падения и шум ветра.

— Ну, наконец-то… благодарю тебя, Боже…

Но свет вспыхнул снова. Она вернулась в церковь и словно впервые увидела сына. Его взлохмаченные, цвета спелой ржи вихры, его открытый и одновременно твердый (отцовский!) взгляд голубых (ее!) глаз, подбородок с ямочкой (отцовский!), чуть припухлые румяные щечки. Он смотрит на нее с грустью и сожалением, но прямо, не исподлобья. Странно, все это время ее мысль не возвращалась к нему, не было и беспокойства, словно она заранее знала, что он будет счастлив. За ним сейчас стоит отец. Они дарят ей красные цветы. Это розы? Нет, это тюльпаны. Они ей нравятся больше.

— Какие они красивые… — шепчет она. Ее губы бесцветны и потрескались.

— Ты красивее их… — Ответ растворяется во тьме. Вспышки сознания ярче проблесков молнии, ударяющих с неистовой силой, дикой болью пронизывающей тело. Снова день. Ослепительное зимнее солнце. Нет, это не солнце. Это машина переливается в его лучах — он подарил ее перед свадьбой. Как она красива, как ярко пылает позолота ее краски, она горит, раскаляется, слепит глаза, приближается, превращается в толстенный прут, входит в ее грудь, обдавая невыносимым жаром, болью и расплавляя душу.

— Но я же продала ее! — Кричит она от нестерпимой боли.

И снова из тьмы на нее несется черный грузовик, превращаясь в Зверя. Его разинутая пасть, полная острых зубов, смердит, изрыгает ядовитую шипящую слюну и поглощает своей ненасытной бездной. Во тьме преисподней она слышит женские голоса. Они грубоваты, то уговаривают, то насмехаются, призывая вернуться к былому, безудержно скотскому, пьяному, наполненному сладострастной мерзостью порока, обмана, денег, денег, денег. Кто это? Лучшая подруга или мать?

— Нужна тебе его любовь? Бери, что можешь и бросай его! Хватит, попользовался! Живи для себя! Что ты другого не найдешь? Лучше? — Она не может разглядеть их лиц, одни бесформенные пятна костей и плоти. Видны лишь покрасневшие глаза с расширившимися, полными ярости зрачками, откуда вылетают обжигающие холодом искры, и рты, похожие на зев жабы с торчащими обломанными клыками. Нет, она узнает себя среди расплывшихся харь. Это она! Холодные глаза чуть прищурены. С губ срывается шипенье:

— Связался — долго еще будешь отмываться, праведник!

Жар в груди не стихает. Чей-то тонкий детский голос возражал, не соглашался, о чем-то просил, плакал. Но они его заглушали, выкрикивая наперебой.

— Плюнь на него, забудь! Пошел он со своей любовью! Смотри, как сверкают бриллианты! — Она закрывает глаза от нестерпимой рези.

Щекой чувствует чей-то взгляд с укоризной. Осторожно приподнимает веки. Это Богородица? Та самая, что была в церкви? Это ее тонкий голос звучал? Нет, тогда плакал ребенок. Что она сейчас говорит? Зачем я это сделала? Не знаю! Теперь и сама не знаю…

И снова муж. Он ласкает ее, он шепчет:

— Соски твои — две маленьких серны, груди твои — грозди винограда… Так говорил царь Соломон своей возлюбленной, простой девушке из виноградника, по имени Суламифь, и я повторяю за ним, моя любимая… — Ее тело куда-то уплывает, парит облаком над землей, из него вырывается сердце и словно птица устремляется в высь… вот оно… счастье. Но полет внезапно прерван страшным грохотом и скрежетом металла, она снова падает в ужасную бездну распахнутой звериной пасти, встречающей адским пламенем боли.

— Кто поклоняется зверю, тот будет пить вино ярости Божьей! — Набатом гремит со всех сторон и смыкается тьма.

— Почему я еще не умерла? Или умерла? Где я?

Мрак сознания пробивает тонкий лучик света, пульсирующей жилкой руки тянется к ней. Это Богородица:

— Ты жива. Я слышала молитвы Любви к тебе, это были молитвы к Богу. И я упросила Сына Божьего сохранить тебе жизнь, но твои увечья — знак Господень. Это Он дает тебе шанс вернуться заново рожденной в этот мир и попытаться исправить то, что содеяно ранее. Теперь все зависит только от тебя.

Она открывает глаза и видит мужа. Он держит ее за руку и шепчет:

— Любимая…

Спекшиеся губы не разомкнуть. Она отвечает глазами:

— Это ты? — Он все понимает:

— Да, дорогая.

— Зачем ты здесь? — Кто-то, внутри ее подсказывает хриплым голосом. Она лишь повторяет за ним. — Зачем ты пришел? Насладится своей победой? Увидеть меня истерзанной и умирающей? Сказать мне: «Ну что? За все в жизни надо платить!»? — Он качает головой. — Нет? Что он там шепчет: Милая девочка? Я не милая девочка, я — труп! Зачем я осталась жить? Я не могу пошевелиться. Я парализована. Я вижу, они что-то вкалывают в меня, а зачем? Превратиться в растение и немножко пожить, задыхаясь в собственном дерьме в ожидании, когда мне поменяют памперсы? Что он смотрит на меня? Мне не нужна его жалость! Мне нужна смерть!