Игорь Шагин - Белая полоса

Я поблагодарил за внимание и сел на место. В зале ещё некоторое время сохранялась тишина. Мама смотрела на меня плачущими, но, казалось, уже счастливыми глазами. Судьи Верховного суда выслушали ещё нескольких подсудимых и их адвокатов и удалились в совещательную комнату.

— Встать, суд идёт!

Лысак оглянулась на меня. Не прошло и десяти минут, как судьи Верховного суда вышли из комнаты и заняли свои места. Судья-докладчик с редкими жирными седыми волосами, лежавшими и торчавшими в разные стороны на макушке, огласил: «Приговор оставить без изменений, ходатайства и кассационные жалобы без удовлетворения».

— Они выходили туда попить кофе, — смотря на меня с ужасом в глазах, сказала Лысак.

— Встать! — скомандовал секретарь.

Судьи Верховного суда приготовились покинуть свои места. В это время моя мама была уже у клетки. Она упала на колени перед решётчатой дверью и держалась руками за металлические крашеные прутья. В её глазах были горе и боль. Я стоял напротив мамы в наручниках, перестёгнутых наперёд, и старался оторвать её руку от решётки. Потом обернулся назад и увидел Владимира Тимофеевича, складывавшего документы в свою малиновую папку из кожзаменителя. Он повернулся лицом в мою сторону. Его губы были сухими, а глаза, казалось, блестели от спиртного, без которого он не посещал судебные заседания.

— Это он во всём виноват! — то ли от непонимания произошедшего, то ли от непонимания, как такое может быть, вырвался из меня внутренний голос. И от этих слов Владимира Тимофеевича, казалось, отбросило назад.

— Я не виноват, это всё они, — раздался голос впереди, левее от меня. И я увидел Маркуна, в глазах которого, казалось, был страх. Он кивнул в направлении стоявшего за столом прокурора и проходивших мимо стола судей.

Мне вдруг стало стыдно за свои слова в сторону адвоката, который сейчас быстро, за проходившими гуськом за маминой спиной судьями направился к выходу из зала.

— Правильно, Игорёня, бей своих, чтобы чужие боялись! Гондоны! — громко добавил Леонид, глядя то ли в сторону стоявших в клетке, то ли в сторону пустых стульев суда.

Мама продолжала стоять на коленях у клетки и что-то говорила, но я не слышал. С моих плеч вдруг спал чудовищный груз, и я почувствовал усталость от оставленной непомерной ноши. Таня, моя сестра, оторвала одну, потом другую мамины руки от решётки и помогла ей встать. Конвоиры подгоняли людей. Через некоторое время зал был пуст. И я уже увидел маму с сестрой за окном, со спины. И по маминой медленной, сгорбившейся, тяжёлой походке казалось, будто, весь груз лёг на её плечи. Вечером я был в камере. Дима на меня не приготовил ужин.

Ночью мела метель. Ветер бил в металлизированное стекло, загоняя мелкие кристаллы снега под «баян», за решётку окна и в трещину пластикового стекла. Рифлёная матовая поверхность металлизированного «баяна» тускло светилась желтоватым пятном от включённого то ли на вышке, то ли закреплённого на краю крыши здания прожектора. Казалось, на собачнике выла собака. А может быть, это натянутые ряды и накрученные спирали колючей проволоки, обдуваемые резкими порывами ледяного воздуха, создавали протяжный вой.

Утром прогулочные дворики замело. Под стенами снега было по колено. Контролёр с трудом открыл дверь. Руки холодили наручники.

В камере было холодно. По телевизору вперемешку с предновогодней рекламой шла реклама кандидатов в Президенты, повторное голосование за которых, назначенное на двадцать шестое декабря, должно было состояться через десять дней. Мы с Димой смотрели новогодние фильмы, избегая разговоров о Верховном суде и вынесенном приговоре. Вечером после проверки Сергей — корпусной — принёс телефон, и я позвонил Оле. Спросил, почему её не было в зале суда.

— Я была в церкви. Не работает, — то ли с сожалением, то ли с иронией сказала она.

Оля сказала, что Владимиру Тимофеевичу сообщили, какой будет приговор. Но до конца и он не верил, что такое может быть.

Потом я позвонил маме. Её голос был удручённый, но волевой. Мама сказала, что Танечка уезжает в Санкт-Петербург, а она останется тут, чтобы в Новый год быть рядом со мной.

Через несколько дней меня посетил Владимир Тимофеевич, и я извинился перед ним.

— Да ну, все в порядке, — смутился адвокат, и мы договорились, что он меня посетит, как только получит определение Верховного суда.

— А что дальше? — спросил я.

— Дальше только Господь Бог, — с сожалением в глазах сказал Владимир Тимофеевич. — Но всё равно рано или поздно этот приговор будет отменён, — добавил он.