Игорь Шагин - Белая полоса

А из материалов административного ареста, продолжил я, приобщённых и находящихся в томах уголовного дела, рапортов сотрудников милиции, которым как будто я оказывал сопротивление при задержании автомобиля, объявленного в розыск, на котором я следовал в качестве пассажира с работы домой, самой ориентировки, справки с госномерами со штрафплощадки, куда был передан автомобиль, моей и того, кто был за рулём, объяснительной, постановления судьи о назначении наказания и времени и дат в документах, следует, что я был задержан не в том автомобиле, который был объявлен в угон, а ориентировка на угон поступила через час после моего задержания. И я был задержан не в том месте, как указывают сотрудники ГАИ в рапортах о моём неповиновении, и уже через 15 минут предстал перед судьёй, когда этого времени даже не хватило бы добраться от указанного адреса места задержания до здания суда.

— И если это был суд, а судья Неганова была судьёй, — сказал я, — то перед вынесением мне наказания она не видела или не брала в руки дело.

— Нужно было обжаловать в суде, — повернулась в мою сторону Лясковская, а потом продолжила разговор.

Я продолжил рассказ, как не представлявшиеся мне люди ночью, закоулками и проходными дворами, избегая движения по открытым улицам и проспектам в наручниках в частном автотранспорте перевозили меня из одного РОВД в другой скрытно и тайно — видимо, чтобы затерять мои следы. Как я провёл ночь, сидя на маленькой железной лавочке, на которой едва помещался, в маленькой камере строящегося участка милиции, за железным забором. А утром, через лесопосадку, в которой мне тыкали в затылок пистолет, пихали и толкали со словами «ты будешь копать себе могилу», привезли в следующий РОВД, где я находился следующие семь суток. Избивали на допросах. Без еды, сна. В холодной камере. С водой и туалетом один раз в сутки. Я рассказал, как вбивали мне в голову, что я заказчик убийств. И пытались из меня выколотить номера иностранных счетов, на которых я якобы укрываю сотни миллионов украденного из бюджета НДС. А все мои аргументы, что я даже не знаю потерпевших, а НДС получал по решению судов, приводили к тому, что меня били больше, сильнее и чаще.

Я рассказал, как проводились очные ставки с ныне подсудимыми, которые в то время были с синяками на лице и онемевшими пальцами, и им помогали держать ручку, что хорошо видно в деле по подписям. А их свидетельства о причастности меня к заказным убийствам разнились настолько в перетягиваниях на себя друг другом ролей в организации этих преступлений, что присутствовавший прокурор охарактеризовал их разоблачающие показания, как «один врёт, а второй говорит правду», высказывая сомнения только в том, кто говорит правду, а кто врёт. И при очевидности оговора, что потом подтвердилось отказом от показаний указанных лиц, меня и далее продолжали держать в камерах РОВД, бить и допрашивать о финансировании мной политических партий, фракций и отдельных депутатов в парламенте, о моих взаимоотношениях и связях с высокопоставленными государственными чиновниками, должностными лицами руководства СБУ и МВД. И о том, где я прячу украденный НДС.

Я внешне описал всех, не имея их имён и фамилий, кто меня бил и допрашивал, и рассказал суду, что только после того, как я обратил внимание прокурора по надзору за содержанием, делавшего обход по камерам, на то, что не знаю, почему тут нахожусь, он осмотрел мои руки со следами от наручников и сообщил мне, что мне дали 12 суток, которые я не должен отбывать в РОВД, и после этого меня перевезли в ИВС.

— Значит, не такие уж плохие работники прокуратуры? — позволил себе слово Соляник, в то время как я сделал паузу. Судья посмотрела на прокурора из-под очков, и я продолжил давать показания.

В своих показаниях о применении ко мне психологического давления я рассказал суду, как вместо предусмотренных законом 10 дней в изоляторе временного содержания меня продержали более 3,5 месяцев в камерах, рассчитанных на несколько человек, общей площадью не более 3,5 кв. м. Без бани, прогулок, нормального отдыха. Спать приходилось на деревянном настиле, занимавшем почти весь пол камеры. Без матрасов, подушек, постельного белья, в одежде, бок о бок друг к другу, ибо только так можно было разместиться для сна, подкладывая под голову пакет с имевшейся при задержании верхней одеждой, а в моём случае — с ботинками и пиджаком.

Без доступа свежего воздуха в помещение — окно в каждой камере было закрыто железным листом с несколькими небольшими отверстиями. С ограничением в пользовании водой — вода включалась с коридора несколько раз в сутки на несколько минут. И с недостаточностью освещения — сорокаваттная лампочка в глубокой нише за решёткой с трудом создавала полумрак. А после обращения Ольги к выдавшему мне санкцию прокурору об известных ей синдромах моей боязни замкнутого пространства я был переведён в самое маленькое помещение под самую крышу, от нагрева которой в сорокаградусную летнюю жару духота в камере не давала дышать, а пот слепил глаза. И в этой камере, рассчитанной на трёх человек, когда в ней находилось шесть-семь, поэтому ночью по очереди одному или двум арестованным приходилось либо сидеть, либо лежать, закинув ноги на стену, под дверью в небольшом проходе на полу, я провёл почти весь период содержания меня в ИВС.