Игорь Шагин - Белая полоса

— Как тебя зовут? — спросил Раков.

Тот ответил:

— Олег.

Раков представился Анатолием. Я сказал, что меня зовут Игорь.

— А чего тебя сюда кинули? — размышлял вслух Раков.

Олег сказал, что не знает и что его только что привезли из РОВД, где он провёл три дня.

— Но я буду делать всё, — быстро добавил он. — Если надо помыть пол — помою, кому надо — постираю.

— Ну, убираем за собой и стираем мы тут сами! — сказал Раков.

Меня неожиданно посетила мысль, что это разыгрываемое представление, но испуг в глазах у Олега был настолько реальным, что мои сомнения сразу развеялись. Я сказал ему, что я сам могу ему что-нибудь постирать, и улыбнулся, протянув ему руку.

— Мы не поздоровались! — сказал я.

— Здравствуйте! — Олег недоверчиво пожал мне руку.

— Вы там здоровайтесь, делайте, что хотите, — заулыбавшись, сказал Раков, — а мне нельзя. Ты снимай сапоги, залезай! — продолжил он.

Олег снял свои военные высокие ботинки с вынутыми шнурками и пролез на подиум в дальний угол. Он был настолько огромен, что даже в сидячем положении его ноги упирались в туалетную стенку.

— Так сидя и будешь спать! — сказал Раков. — Я думаю, ты тут до понедельника — на выходные. В понедельник появятся те, за кем ты числишься, и тебя определят в камеру. Бывших милиционеров держат отдельно от других заключённых. А сюда тебя посадил начальник, потому что он знает, что тебя тут не тронут. А в другой камере могли бы и убить, — добавил он, видимо, сказав то, что от него требовалось. — Как тебя угораздило-то?

— Я в сознанке, — ответил Олег. — Бизнеки меня подставили.

А потом добавил, глянув на меня:

— Им считается. Я не один по делу — весь наряд ППС, «беркутов».

— А, ты «беркут»! — сказал Раков.

Олег запнулся:

— Мы город патрулировали на синих «Тойотах Лендкрузерах». Вот на одной такой мы ездили. Ну, и у одного бизнека забрали телефон — вернее, он его нам дал сам. А потом написал заявление в милицию. Мы телефоном попользовались, а когда деньги кончились, то мы его выбросили. Когда меня приняли, я говорил, что ничего не знаю. А они мне распечатки показали. А в распечатках я с этого телефона звонил маме домой и девчонке. Я и не знал, что у телефона есть распечатки.

— Дело понятное, — сказал Раков.

Я подумал, что Раков и телефона в руках никогда не держал. Олег всё время крутил в руках платочек. Он сказал, что этот платочек ему принесла его девчонка в РОВД.

— Слушай, иди умойся, — сказал Раков, встал и постучал кулаком по двери: — Дежурный, включи воду!

Но буквально сразу же дверь открылась. Дежурный, назвав Олега по фамилии, сказал ему собираться с вещами на выход. Олег мгновенно выскочил из камеры.

— Его бы здесь держать не стали, — пояснил Раков, — просто немного припугнули.

Это были мои первые выходные в заключении, когда никуда не водят и никто не трогает, за исключением выводов утром на обыск, когда вся камера становится вдоль стены, широко расставив ноги. Дежурные сначала обыскивают камеру, а потом по одному обыскивают заключённых и дают команду по одному заходить в камеру. Если ты подчиняешься, то у тебя проблем нет. Так происходил обыск на первом этаже. А на втором всех выводили в конец коридора, в карцер, в камеру с решёткой вместо двери. При выводе из карцера по одному обыскивали, и по команде ты должен был бежать в камеру. Если ты подчинялся, то проблем у тебя не было. Баня в изоляторе временного содержания была не предусмотрена. На прогулку я попал один раз — через три месяца. По этим и другим нарушениям моих прав человека я даже написал жалобу на имя начальника ИВС, а копию отдал адвокату. Именно эта копия была впоследствии направлена в Европейский суд по правам человека как одно из доказательств плохого ко мне отношения.

Субботнее утро началось с завтрака. Потом Раков предложил мне поиграть в нарды. Доску в камере иметь было не положено. Однако игровое поле было выскреблено острым предметом прямо на деревянных досках подиума, который был окрашен малиновой краской для пола. И наведено было шариковой ручкой. Игральные кости (кубики, или, как их называют в местах не столь отдалённых, зарики) были сделаны из хлеба, перемешанного с сигаретным пеплом. Дырочки для цифр на зариках были выдавлены спичкой. Потом зарики высушивались, а дырочки закрашивались зубной пастой. Кубики и фишки были сделаны очень аккуратно и были похожи на заводские. Раков любил играть в так называемые «короткие нарды». А я в них играл плохо — поэтому он играл и за себя, и за меня. Сигареты закончились, и мы перешли к курению табака, которого у Ракова из вытрушенных окурков было достаточно. Сначала он крутил мне сигаретки, очень ловко заматывая табак в газетную бумагу и заклеивая краешек бумаги нижней губой или языком при помощи слюны. Я очень быстро научился этому искусству сам, и у меня получалось не хуже, чем у Ракова.