Александр Проханов - Крейсерова соната

- Да ходил я к нему, козлу, надеялся душу открыть! Он мне свою толстую немытую руку сует под поцелуй: "Кайся, мой сын, исповедуйся!" Да какой я ему сын, а он мне отец! Хитрый козел! Я его знал, когда он мичманом Мишкой был, с зам по тылу водку жрал. А теперь, вишь, - Отец Михаил! Хорошо устроился. Мы под воду околевать идем, а он за нас молебен служит и церковный кагор сосет! Вот и весь монастырь!

Нинель поднялась со стула. Покачивая бедрами, сняла с себя лакированный поясок. Захлестнула за шею Вертицкого, потянула к себе. Вертицкий крутил макушкой, пламенел разгоряченными оттопыренными ушами. Упираясь, шел за ней, а она вела его как козлика на поводке, пятилась, краснела маком в губах. Они скрылись в прихожей, и было слышно, как стукнула дверь, ведущая на кухню. Шкиранда и Плужников остались вдвоем под жестоким светом обнаженной электрической лампы.

- А ты что весь вечер молчишь? - Шкиранда, лишившись спорщика, еще весь негодуя, обратил на Плужникова свое раздражение. - Не выпьешь, слова не скажешь. Чуда какого ждешь?

- Чудо должно случиться, - тихо отозвался Плужников, боясь утратить странную и сладкую отчужденность.

- Война - вот чудо! - обрадовался Шкиранда, зацепив злой мыслью случайно услышанное слово. Так шестеренка цепляет другое зубчатое колесо, сообщая ему вращение. - Для России война - спасение! Мы без войны стухнем!

- Война идет, - Плужников, утрачивая бесплотную отстраненную сущность, вновь вселялся в свою оставленную плоть, наполнял собой свои пальцы, говорящие губы, дышащую грудь, неудобно поставленную, затекшую ногу. - Ты Вертицкого не дразни, не мучай. Он во сне плачет. Завтра поход. Надо с миром уйти.

- Мир для России смерть! Для русских война - спасение!

Стуча каблуками, громко задевая за стены, в комнату возвратились Нинель и Вертицкий. Сочный мак, который унесла в губах рыжая Нинель, был теперь растерт и размазан. Бледный отпечаток краснел на щеке Вертицкого. Вязаная кофта Нинель была растерзана, плечо обнаженно белело. Она держала в руке поясок, небольно постегивая Вертицкого.

- Ни на что не годится. Должно, радиации наглотался. Ты, мой милый, выбирай, - или лодка, или молодка! - она толкнула Вертицкого на стул. Тот плюхнулся, потянулся к рюмке. Плужников видел, как бьется нервная жилка на его щеке, перепачканной помадой.

- Теперь ты, герой, на выход! - Нинель накинула ремешок на шею Шкиранде. Тот упирался, мотал головой.

Нинель нетерпеливо и раздраженно тянула. Шкиранда неуклюже двинулся за ней, громко саданув плечом дверной косяк.

- Тоска! - Вертицкий плеснул водку в рот, сверкнув над запрокинутым лицом мокрой рюмкой. - Не нахожу себе места! Правильно говорит Шкиранда, - где я, там дым и копоть. Пенный огнетушитель - мне товарищ и брат. Надо увольняться. Где я, там несчастье.

- Устал, много пьешь, - Плужников печально и нежно смотрел на измученного товарища. - В поход пойдем, там отдохнешь. Под водой душа успокаивается.

- Ты какой-то блаженный, Серега. Как бабка моя говорила, не от мира сего. Ты - акустик, океан слушаешь. Может, такое услышал, чего я не слыхал? Может, ангелов подводных?

- Может, и ангелов. Тайна есть. Она в океане, она и в душе.

- В рюмке она, наша тайна! - Вертицкий булькнул из бутылки, плеснул в рот водку. С отвращением, выпучив глаза, делал длинный огненный выдох.

Из кухни шумно вернулись Нинель и Шкиранда.

- Полюбуйся, Серж, на своих собутыльников! Оба в помаде! Помазанники! Русских мужиков совсем не осталось! Чеченца себе, что ли, найти? - Нинель сердито отгородилась от Шкиранды приподнятым полуобнаженным плечом. Презрительно повела на Вертицкого длинным, влажно-зеленым глазом. - Серж, ты один у меня остался! Но ты малахольный! Несовершеннолетний! Мне тебя грех соблазнять!

- В тюрьму за него попадешь. За растление малолетних, - поддакнул Вертицкий.

- Ты его не трогай. Он таинственный. На дельфиньем языке говорит, - хмыкнул Шкиранда, довольный тем, что Нинель отвлеклась от него. - Тебе его ни за что не отгадать.

- Мне? Да я, знаешь, какая гадалка? Серж, дай руку, я тебе погадаю!

- Погадай ему, погадай! Может, он не человек, а дельфин!

Нинель снялась со стула. Опустилась перед Плужниковым на колени, так что ее пышная юбка расширилась колоколом. Взяла руку Плужникова. С силой на себя потянула, раскрывая ему ладонь, разгибая его пальцы своими горячими цепкими пальчиками с фиолетовыми, накрашенными ноготками.

- Не упрямься!.. Плохое не нагадаю!..

Она коснулась его руки, и он ощутил слабый толчок, укол тока, мягкий ожог, отворивший в руке крохотную скважину, сквозь которую потекли в него загадочные струйки тепла, язычки света, капли яда, ручейки дурманов, медовых пряностей, пьянящих горечей. Он замер, открыв перед ней ладонь, освещенную ярким светом.