Александр Проханов - Крейсерова соната

- Бабы, он чист как сапфир и пахнет можжевельником… Давайте его по очереди оприходовать… Первая, как водится, графиня Толстая… Вторая - княгиня Меньшикова… А уж я, Опраксина, в третий черед…

Они стали серьезными, насупились, выстроились в длинную очередь и были недалеки от исполнения своих намерений.

Но банная дверь растворилась, и в облаке пара возник гофмейстер двора Его Императорского Величества:

- Что надумали, суки!.. А вот я вас сейчас всех в смолу да в перья!.. Давно в Петербурге не видывали этаких кур!..

Женщины с визгом выбегали из парной, торопливо облачались в придворные наряды, втыкали в волосы костяные гребни, хватали веера и, обмахиваясь, чинно шли по набережной, делая вид, что обсуждают придворные новости.

Гофмейстер, оказавшийся Березовским, кинул Счастливчику белые порты и рубаху, липовые крестьянские лапти:

- Конечно, не от Версаче, но в вашем положении выбирать не приходится…

В таком облачении он и попал в "гнездо птенцов петровых", крепко накуренных и наспиртованных, находившихся на грани буйной ссоры. "Здесь были все - и Шереметьев благородный, и Брюс, и Боун, и Репнин, и счастья баловень безродный, полудержавный властелин", и, конечно же, Шафиров, и Толстой, и Небольсин, и арап Петра Первого, чернолицый Ганнибал, ссорились и бранились, разделившись на питерских "чекистов" и московских "волошинцев", решали, следует ли применять к мятежным стрельцам смертную казнь или воздержаться от оной перед вступлением в Совет Европы.

- Вот он, стрелец поганый! - указал на Счастливчика Шереметьев благородный. - Казнить его!.. Сам ему на плахе башку отрублю как кочету!..

- Может, лучше повесить? - засомневался полудержавный властелин. - Больно хорошо висят стрельцы. Солнышко их иссушит, и они как флаги трепещут…

- Я бы его по горло в землю зарыл и рядом кружку воды поставил… Знал бы, шельма, как бунтовать, - заметил Репнин, большой любитель земляных работ.

Все это были "чекисты". "Волошинцы", выходцы из Европы, судили иначе.

- Дать ему сто плетей, - высказался Брюс. - Мы ему дадим плетей, а Европа нам даст технологии. Мы в них крайне нуждаемся…

- Не стал бы его казнить… Яйца отрезать, и все… Попробуй-ка побунтуй без яиц… - сказал Ганнибал.

- Казна пуста, господа! За десять гульденов продадим его в Амстердамский зоопарк, где давно ждут зверя русских лесов… - произнес Шафиров.

Все заорали, повскакали с мест. Небольсин выстрелил в потолок из пистолета. Толстой пошел на Счастливчика с топором. Не ведомо, как бы все разрешилось, если бы не появился прихрамывающий от подагры Лефорт. Парик его был сбит. Морщинистое лицо покрывала желтизна. Из трубки сыпался огонь.

- Забираю его в Лефортовскую тюрьму. Он на Царя недоброе умыслил, - с этими словами Лефорт схватил Счастливчика за шиворот и выволок наружу.

- Ох устал я вам помогать… - произнес Березовский, выплевывая изо рта мерзкую обкусанную трубку. - Ведь вам не расквитаться…

- Вернись в Россию!.. - возопил Счастливчик. - Христом Богом молю… Без тебя пропадаю…

- Увы… Не имею гарантий… Не хочу идти тернистым путем Гусинского… - и скрылся, как призрак белой ночи.

Грохот бронзовых коней, лай каменных собак, клекот грифонов, к которым присоединились все крылатые Ники и дующие в трубы богини, гуляли за близкими фасадами дворцов, словно гроза. Сквозь перекаты грома мелко и пугающе била дробь пулемета. Спасаясь от преследователей, Счастливчик вбежал в Летний сад, где повсюду с презрением взирали на него мраморные изваяния, кинулся в Голландский домик. Дверь, по счастью, оказалась незапертой. В прихожей стояла подержанная обувь царя: огромные, потрескавшиеся ботфорты, в которых царь исходил все невские причалы, громадные туфли с медными пряжками и стоптанными каблуками, в которых тот работал на английской верфи, большие разношенные боты, предохранявшие усталые ноги царя от северной слякоти. Счастливчик заметался в прихожей, слыша близкий бронзовый храп, кинулся в бот и забился в глубине, моля об избавлении.

И тут началось наводнение. Нева вышла из берегов, нахлынула в Летний сад. Поток ворвался в Голландский домик и смыл всю обувь. Счастливчик, засевший в боте, закачался среди мутных невских вод. "Ботик Петра… - повторял он отрешенно. - Дедушка русского флота…"

Нева носила его среди свинцовых вод, и, ужасаясь, вцепившись в край бота, он тем не менее отмечал замечательную плавучесть царской обуви, обещая Богу, если тот его спасет, поставить памятник "Ботик Петра".