Александр Проханов - Крейсерова соната

Один из журавликов ткнулся в переносицу, что заставило носителя свастики раздраженно воскликнуть:

- Чего вы достигаете, пуская по ветру своих бумажных дракончиков?

- Узнаю "розу ветров", - был ответ.

Министр неполного образования не мог отмолчаться и произнес: "Многие знания умножают скорбь", - при этом достал из коробка заранее припасенного клопика и незаметно посадил за ворот Министру путей разобщения.

Министр бескультурья и матерщины заметил проделку соседа, но не выдал его, а только буркнул: "Ебенать". При этом достал из кармана обрывок гравюры Дюрера, скомкал и бросил в корзину для бумаг, которую тотчас же унес его помощник. Так, по частям, уходила на запад Бременская коллекция.

Министр финансов и романсов попытался рассказать, как ему, переодетому в стриптиз-жокея, удалось отсрочить выплату долгов "Парижскому ночному клубу".

Но его уже мало кто слушал. Бог весть откуда появилась недоеденная селедка, и ее обладатели начали ссориться, раздирая рыбу на части. Вновь заметались под столом похожие на колобков карлики - закатывались на колени к министрам, удобно устраивались, притворяясь спящими, прудили и с хохотом убегали. Два озлобленных горбуна выщипывали один у другого клочковатые бороды. Министр разоружений самозабвенно танцевал дефиле, крутясь на загипсованной ноге. Министр катастроф и паводков рассек целлофановый мешок и выпустил дым сгоревшей тайги в нос Министра путей разобщения, отчего тот разом обмяк. Министр бескультурья и матерщины старательно писал на стене слово из трех букв. Министр болезней и эпидемий вел непрерывные споры, в том числе и споры сибирской язвы.

Все смешалось, копошилось, тузило друг друга. Двое на столе бодались как резвые козлики. Двое других добрались до склада яиц, принадлежащих Премьеру, уселись на них, изображая кур-несушек.

Премьер стоял за спинкой кресла, стараясь перекричать гвалт и визг, пел арию Надира из оперы "Садко", многозначительно поглядывая на председателя Центробанка:

- "Не счесть алмазов в каменных пещерах…"

И все вдруг умолкли, видя, как на стене, за спиной Премьера, жутко разрастается, страшно кровенеет, проступая сквозь белую штукатурку, багровое пятно - клякса от расплющенного защитника Дома Советов, в которого угодил танковый снаряд генерала Грачева.

- Козлы!.. Продукты пищеварения!.. - в нервическом припадке закричал Счастливчик. - Немедленно вон отсюда!.. Я вас научу кататься на горных лыжах!..

Модельер его успокаивал:

- Не расстраивайся, лапушка… Я уже завел на всех уголовные дела по факту взяточничества…

Гнев Счастливчика скоро прошел. Он отыскал утешение в шутке, которую задумал сыграть с Кабинетом. Вывез всех на горнолыжный курорт в районе Яхромы. Туда, по каналу Москва-Волга, на баржах завезли из северных районов России свежевыпавший снег, насыпали вдоль горнолыжной трассы, которая завершалась глубокой замаскированной ямой, наполненной сырой нефтью. Счастливчик выстроил Кабинет на вершине. Первый скользнул вниз, грациозно виляя по склону. Следом, неумело, враскоряку, с трудом удерживаясь на ногах, покатились министры. У подножья Счастливчик ловко вильнул, резко ушел в сторону, а злополучные министры скатились и угодили в нефтяную яму. Стояли, все черные, липкие, похожие на птиц, попавших в нефтяное пятно, жалобно сетовали и роптали.

Счастливчик в обнимку с Модельером, оба красивые, в бело-розовых спортивных костюмах, опирались на лыжные палки и кричали министрам:

- Это все причуды нефтяной экономики!.. А если мы вам газу подпустим?..

Плужников после посещения Рая испытывал постоянное, неисчезающее вдохновение, как художник, в котором зрел замысел чудесной картины. Избыток сил, которые скопились в его молодом и радостном сердце, обращался наружу пучками яркого света, как если бы в сердце у него был фонарь маяка, кидавший в мир лучистые вспышки любви. Он любил всех, кто встречался ему на пути среди московских переулков и улиц, любил фасады домов с их старинной лепниной, пролетавшие мимо лимузины, напоминавшие то стремительных гладких гончих, то смешных и сердитых мопсов, то тяжелых, с наклоненной головой волкодавов. Он любил город в последнем осеннем солнце, с темными лужицами на асфальте, где прилипли желтые опавшие листья, любил Аню, свою драгоценную и ненаглядную, вокруг которой глаза его различали легчайшее золотистое зарево, нежный свет, окружавший ее голову и руки.

Он все время ощущал присутствие рядом с собой и в себе чьей-то невидимой, благой и могучей воли, направлявшей его. В голове возникали огромные, ему не принадлежащие мысли, подобные учениям, которым он никогда не обучался, но которые достались ему даром, вложенные все той же благой и всеведущей волей. На губах вырастали, но еще не смели прозвучать, небывалые слова и речи, и дыхание для их произнесения становилось глубоким и чистым.