Уильям Дерезевиц - Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым

– Давно ли, сударыня, вы прибыли в Бат?

– Около недели тому назад, сэр, – ответила Кэтрин, стараясь удержаться от смеха.

– В самом деле?! – воскликнул он с нарочитым удивлением.

– Почему, сэр, вы этому удивляетесь?

– Вы, разумеется, правы, – произнес он обычным тоном. – Но ведь нужно же было выразить по поводу вашего приезда какие-то эмоции. А при подобных обстоятельствах удивление кажется вполне уместным и ничуть не уступает любому другому чувству. Итак, продолжим…

Вместо того чтобы обучать Кэтрин премудростям жизни в обществе, как это делали Изабелла и миссис Аллен, неосознанно требуя от нее слепого повиновения, Генри пытался достучаться до нее, показывая, насколько нелепы условности. Он не читал нравоучений, не восклицал: «Посмотрите, мисс Морланд, сколько фальши вокруг!» Он тормошил ее, удивлял, смешил, заставал врасплох, вынуждая угадывать причины и следствия, побуждая думать самостоятельно, без подсказок. Через несколько дней они снова танцевали вместе. Джон Торп, праздно за ними наблюдавший, неторопливо приблизился к паре и попытался привлечь внимание Кэтрин болтовней о лошадях (во времена Остин на балах менялись партнеры). Генри, снова оказавшись в паре с Кэтрин, заявил:

– Контрданс, по-моему, – подобие брака. В том и другом главные достоинства человека – взаимные верность и обязательность. И мужчинам, которые предпочитают не жениться или не танцевать, не может быть дела до жен или дам их соседей.

– Но это такие разные вещи!

– По-вашему, их нельзя сравнивать?

– Разумеется, нет. Те, кто женятся, не могут разойтись и обязаны вести общее хозяйство. А те, кто танцуют, только находятся в большом зале друг против друга, проводя вместе лишь полчаса.

‹…›

– В браке мужчина доставляет средства существования женщине, а женщина хлопочет о домашних радостях для мужчины… В танцах же обязанности распределяются обратным образом. Радовать, угождать должен он. А она – заботиться о веере и лавандовой воде. Должно быть, именно это отличие в распределении обязанностей привлекло ваше внимание и заслонило основное сходство.

– Вовсе нет, я об этом даже не думала.

– В таком случае я просто теряюсь.

Теперь Генри ведет разговор иначе, у него другие намерения. Он по-прежнему шутит, но на этот раз высмеивает традиции, а не пародирует, и, вместо того чтобы смутить Кэтрин вопросом о социальных устоях, проверяет ее способность переосмысливать общепринятые догмы. Брак это одно, танцы – совсем другое, но так ли велика разница? И да, и нет; Генри предлагает ей рассудить самой. Прошлая беседа была скорее монологом: он говорил, она смеялась. На этот раз он пригласил ее вступить в разговор. Генри побуждает Кэтрин высказать свое мнение; он не боится показаться глупым, делая вид, что не совсем понял ее, и тем самым давая ей возможность подобрать слова и точно выразить свои мысли.

И тут я, наконец, нашел ответ на вопрос, мучивший меня все это время. Я понял, в чем моя ошибка как учителя. Хитроумный, неугомонный, насмешливый, готовый выставить себя глупцом ради того, чтобы студент научился думать, немного странный и резкий, но всегда необыкновенно интересный собеседник – таким был Генри Тилни. Таким был и мой профессор. Именно эти качества делали его великолепным педагогом; не гениальность и начитанность (хотя ни того, ни другого у него не отнять), а то, что он заставлял нас думать самостоятельно (как Генри заставлял Кэтрин). Профессор умело подталкивал нас к пересмотру общепринятых литературных штампов, а также собственных суждений (так же поступал Генри) о наших способностях понимать роман, его персонажей, его язык.

В конце концов, мы все походили на Кэтрин – выпускники, неуверенно начинающие новый жизненный этап. Но нет, пожалуй, это слишком лестное для нас сравнение. Кэтрин понимала, что наивна, хоть и не осознавала насколько. Скорее, мы вели себя как Торпы: молодые люди, которые скрывали собственную неуверенность, притворяясь друг перед другом, что знают гораздо больше, чем это было на самом деле. Профессор вел себя совершенно иначе. Он, в отличие от нас, прикидывался невеждой, отказываясь от роли мудреца и гуру. Почему? Потому что «знал, что ничего не знает»; знал, что все мысли, в том числе его собственные суждения и представления, нуждаются в постоянной переоценке.

Он учил нас, задавая вопросы. Я пытался следовать его примеру, вот только вопросы у меня были не те, – наконец-то до меня дошло. Это были все те же ответы, только замаскированные под вопросы. Да я просто издевался над своими студентами, как ведущий викторины «Своя игра». Я стал не учителем, а мучителем. Мои студенты, подобно юной Кэтрин в Бате, окунулись в изумительный новый мир; они ходили по колледжу с вытаращенными глазами, ослепленные новыми перспективами и возможностями. И тут им явился я, но не в качестве Генри, а в качестве Изабеллы. Было мучительно больно признаться даже самому себе, как часто я, теша собственное самолюбие, манипулировал студентами вместо того, чтобы помогать им. Я указывал им, о чем думать, а затем делал все, дабы они под видом собственного мнения озвучивали мои мысли, – а я, мол, здесь ни при чем. Вместо того чтобы дать им возможность развиваться самостоятельно, я подсознательно пытался превратить их в подобие себя.