Патрик Уайт - Какаду

Шел он, шел и набрел на нескольких теток, они удобно устроились на ночь, завернулись в газеты. Тут же стояли их сумки на колесиках и отбрасывали на траву пухлые тени.

— Иди к нам, Дик, — позвала одна тетка. — Найдется местечко для славной подушечки. Прижмемся все друг к дружке, будет спать уютней.

Другая тетка засмеялась. Лица у них такие загорелые, при свете луны прямо черные.

— Не. Мне еще далеко.

Даже на расстоянии он слышал, какой от них исходит дух: пахло немытым телом и спиртным.

— Ну и фиг с тобой. Иди на фиг, — напутствовала первая.

Он прошел мимо, но слышно было, как они обминают или перекладывают газеты и ворчат.

Он бродил по парку. Чтобы чем-то заняться, начал прыгать на камне вверх, вниз, — а его тень, похожая на козла, прыгала рядом на залитой лунным светом траве.

Он чувствовал себя дурак дураком, потом заскучал. Видно, стал одолевать сон, не из-за чего бодрствовать — ни тебе убийства, ни изнасилования. Он плюхнулся подле бумажного клена, подумал, как бы не схватить ревматизм, от которого чуть не умер дядя Кев. В Норавиле.

Расхворался он ему велят лежать спокойно и пускай снег который ему положили на голову делает свое дело не то он еще помрет но я не хочу сестра не могу я живой разве нет это преступников ждет расплата а я не преступник я только выстукивал на трубе и даже не знал что это условный стук а они все равно получили сообщение но я невиновен все равно как мистер Дейворен его убили а он невиновен даже сам мистер Дейворен не может вам сказать спросите его если у вас хватит дурости час посещений и он пришел поглядеть во что превратился пациент-преступник я не мистер Дейвор а может я мистер Дейвор а может хуже чем Дейворен не может слова сказать он весь перевязанный он весь сплошь белый бинт только светлые глаза видны но может они не видят ты живое существо разве что ты тоже я вижу разве нет значит я еще не Дейворен может издавать только эти скрипучие звуки сквозь бинты не может передать сообщение возможно он не понимает условного стука он уже уходит от койки преступника топает вбок назад мимо коек тумбочек чтоб не затоптать попугаев их полно в траве.

Что-то блестит.

Наверно, выпала обильная роса. Утренний шорох влаги и птах. Горихвостки, он видел их в книге, которую родители подарили на рождество. Зяблики клюют что-то не видное под кленовыми листьями. Они не обращали на него внимания, пока он не вскочил, хотя руки и ноги у него онемели и одеревенели. Птицы вспорхнули и разлетелись во все стороны.

Тим отряхнул остатки ночного кошмара и со всех ног кинулся навстречу свету. Свет струится вокруг. Над головой всем вихрям вихрь. Под ногами громыхает земля, но не разверзается. Вот бы кого-нибудь обнять, кого попало — хоть бы и одну из тех костлявых теток, повстречавшихся ночью, или дядьку, который хотел показать свой крант. И он побежал прочь, чтоб не нарваться на неприятности. Сегодня он летел со скоростью света. Фьють! Он бы запел, да не знал что.

В конце концов он только и пропел, что свое имя, и оно разлетелось вдребезги, и еще ярче засверкало утро.

Ему девять лет, он вспомнил про это как раз перед тем, как увидел ЕГО среди примятых трав и кленового молодняка, подле озера. Тим с разбегу остановился, земля отозвалась глухим стуком.

Это был попугай. Который сперва хрипло крикнул, потом скрипуче поклекотал, наверно от старости, и потащился по мокрой траве. Его бросила стая? Или другие не рискнули остаться и поддержать то ли старую, то ли хворую птицу, побоялись нового людского предательства? Так или иначе одинокий какаду пережил невзгоды, хоть стая и улетела.

Тим Неплох забормотал, как, бывало, бормотала мать, обращаясь к больным старикам, «ах ты, мой бедный старый попугайчик», — бормотал он, и вдруг в нем вспыхнуло совсем другое чувство. Он подпрыгнул повыше, изловчился, ухватил и притянул книзу небольшую ветку. Поднатужился и отодрал ее.

А попугай все время не спускал глаз с Тима, клюв полуоткрыт, одно крыло волочится.

Незачем притворяться: похоже, птица сама себя предлагает.

Прежде, чем размахнуться и ударить, Тим огляделся по сторонам. Попугай клекотнул, казалось, скорее не от страха, не от боли, а чтобы не обмануть ожидания, и опрокинулся на траву.

Мальчишка бил, бил. Скоро все было кончено. Когда он поднял попугая, голова свисала, глаза скрылись под серыми веками.

Мальчишка опять оглянулся по сторонам, потом достал нож, чтобы снять с попугая скальп, как в книгах индейцы снимают скальп с белых. Из-под сухой кожи вытекло совсем мало крови, и вот уже лежит у него на ладони желтый хохолок.