Патрик Уайт - Какаду

Пш-шш!

Кивер пускает пластинку — чтобы объять их музыкой.

начинается песнь, но голос сегодня не тот, и не слетаются какаду.

О боже! Олив подалась вперед в шезлонге, сдерживает скорбь, не то, если не повезет, она прорвется наружу.

Кивер выключает проигрыватель — сегодня ей бы не вынести Дон Жуана, а Командора и вовсе никогда. Вскоре Олив уйдет. На что Кивер и надеялась.

Миссис Дейворен давно слышала, что мисс Ле Корню «обожает» музыку. Одиноко лежа в постели, она пыталась представить, решатся ли они обсуждать этот общий предмет обожания. Ей-то, пожалуй, не захочется. О ней никак не скажешь, что что-то для нее свято, но кое о чем и на листке не напишешь, не оставишь его для кого-то еще на кухонном столе.

На мгновенье ей послышалось, как Он натыкается на мебель в соседней комнате. Должно быть, это колотится ее сердце.

В иные мгновенья сердце Тима оглушительно стучало, в другие вроде пыхтело, как задыхающийся. Ни один человек из тех, кто спит в соседних домах, не поднимется с постели, чтобы спасти его от грозящих ему опасностей. Будто и не сам избрал их для себя: теперь уже кажется, они избраны для него. Насколько он понимает, так оно всегда, днем ли, ночью ли. Невозможно воззвать даже к матери и к отцу, когда они в соседней комнате: они слишком заняты, обсуждают, сколько стоит мясо, поднимутся ли цены, пришлет ли газовая компания мастера прекратить утечку газа, или бранятся, или занимаются любовью.

Худой и напуганный, он проскользнул между столбиками ограды обратно в парк. (Будь он чуть потолще, это бы не удалось и можно бы отказаться от своей затеи.)

Сперва он пошел в сторону озера, где кричала лысуха. По крайней мере знак живой жизни. Но разве не мысль о встрече с живой жизнью-с алкашами, с чудиками, с чокнутыми, со старухами в спущенных чулках и покрытыми коростой лицами — сковала его страхом?

Все вокруг заливает лунный свет. Он должен бы прибавить мужества. Но наоборот, опасности кажутся еще неотвратимей. Деревья угрожающе размахивают ветвями. Вдоль кромки озера сверкают стальные лезвия камышей. Во всем какая-то извращенная правда, знакомая не то чтобы по обычным твоим мыслям, скорее по тем, что прокрались в голову незваные. О жестокости. И о смерти.

Не будет он думать. Он начал что-то мурлыкать себе под нос — и умолк. Вдруг услышит кто-нибудь «нежелательный».

Озеро — днем всегда такая спокойная, скучная, даже коричневая вода сейчас все мерцает под луной, кажется, будто оно покрыто инеем. Тим сунул руки в карманы, с радостью нащупал нож. Луну на время окутало облако, и воды стали свинцовые. Т-труп? Да, и к тому же голый, плывет лицом вниз, его скрывает, но лишь отчасти, ширма из тростников. Тим тихонько поскулил и дважды повернулся на месте вокруг своей оси. Большое раздувшееся тело, наверно женщина, это еще хуже.

Только раз он видел голую женщину, да и то это была Кыш Ле Корню, шла у себя в саду по дорожке в чем мать родила, а он в тот вечер залез на Фиггисову магнолию, глядел на попугаев. Всякий, кто ходит нагишом по саду всего в двух шагах от улицы, подставляет себя под пулю. Или уж совсем надо с катушек долой. Кивер Ле Корню!

Конечно, никому он не скажет, что он сейчас увидел. Никто не узнает, что ему попался труп. Но самому-то надо хоть глянуть. Он взял палку и ткнул в одно вздувшееся место. Ни на что это не похоже, но ясно — мертвечина. Облако уплыло, и в лунном свете тело оказалось совсем зеленое, видно, порядком побыло в воде.

Он опять ткнул палкой, и штука соскочила. Скользнула и скрылась в тростниках: старая резиновая камера от мяча — должно быть, кто-то ее выбросил или не потрудился выудить из воды.

Сразу так полегчало, он даже не удержался, пикнул каплю-другую. И приятно стало оттого, что в штанах тепло.

Если он испугался, так ведь ночь, а ночью все кажется таким преувеличенным. Не испугался же он в тот вечер, когда Фиггис убил Дейворена и попугаев, хотя тогда все было на самом деле. А сегодня такое все таинственное, оттого-то он чуть не взвыл. Думал, привиделось, а это всамделишное.

Он пошел дальше. В тени кустов сидел какой-то дядька.

— Эй, сынок, как тебя кличут?

— Том.

— Поди-ка сюда, Том, — сказал человек. — Есть для тебя подарочек.

— Чего?

Не желает он никаких подарочков; он пошел дальше, а дядька еще долго ругался.