Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

– Пошли, – согласился Сергей.

Володя чувствовал себя виноватым и не очень понимал дальнейшее намерение Сергея.

Сергей смотрел на него и удивлялся сохранившемуся в нём чувству долга, чести и той дани своего собственного уважения, которую он отдаёт своей профессии.

Сергей смотрел на него и думал, что начальники штабов, наверное, последними из офицеров в силу своей загруженности и бесконечной «военной игры» начинают понимать, что происходит на самом деле. «Белая кость», «голубая кровь» – это настоящие кадровые военные, и, пожалуй, единственные. Но как они слепы.

Ожидая, когда Сергей что-нибудь скажет, он достал бутылку коньяка и два стакана. По ходу дела он шутил и приговаривал: «Как зампотыл ты мог бы обеспечить штаб и рюмками».

Сергей молчал.

Володя продолжал: «Неплохой офицер, когда трезвый. Может любую обстановку на карту нанести. Почерк прекрасный».

Сергей перебил его: «Володя, ты на самом деле такой или не понимаешь, что происходит. Мы все давно занимаем клетки в штатном расписании и всё. Мне просто жалко твоего мобиста и тебя, ибо вы оба как дети, только по-разному спасаетесь».

Володя стал серьёзен и проговорил: «Ну, уволим мы его, думаешь, другой будет лучше, но самое главное, будет ли другой вообще. Я уже не знаю, что мне со всеми этими документами делать. Бумаг стало больше, офицеров меньше. Бред какой-то».

Сергей его перебил: «Ты знаешь, мне что-то стало очень не везти в последнее время. На прошлой неделе мы точно так же пили коньяк с замом по вооружению. Кстати, по почти такой же причине».

«Наслышан, – проявил осведомлённость начальник штаба, – два ящика гранат под кроватью у начальника склада вооружений, бросание в форточку взрыв пакетов, пьяные оргии в общежитии».

«Вот именно, проблема в том, что наш «отец-командир» даже не понял того, что произошло. Этот вор прапорщик даже выговора не получил, а боеприпасы, кстати, до сих пор лежат в кладовой общежития под «замком». А ты о пьяном «мобисте». Проспится, – сказал Сергей и добавил: «Открыть не забудь, а то проснётся, жаждою томим, а этаж второй».

Сергей вернулся в свой кабинет. Он посмотрел на часы. Наступало время обеда и послеобеденной дрёмы. До своего, такого неожиданного прозрения на свою службу и на свою жизнь в армии его устраивало всё, даже двухчасовой обед, предусматривающий глубокий сон. После прозрения остался один сон. Чтобы не тратить время на переходы от части домой и обратно, он ушёл спать в казарму.

Казарма ещё с курсантской поры оказывала на него какое-то магическое действие своим порядком и силой. При хорошо поставленной службе с теми, кто находился в казарме, ничего не могло случиться. При плохо поставленной службе в казарме, наоборот, могло произойти всё что угодно. Но суть казармы, её сила и порядок оставались в его чувствах неизменными. Он её даже любил, как любил ходить по плацу строем. Когда сотня человек одновременно кричит, выдыхая одну песню, одновременно ударяет то правой, то левой ногой о плац, и если ты в этом строю, то начинаешь понимать не только силу, но и людскую, военную мощь.

А с тех пор, как он установил в казарме уставной порядок, он находил там абсолютный покой.

Сказав дневальному, когда его будить, он лёг подремать.

Армейская жизнь приучила его засыпать в любом положении, в любое время и при любом настроении. Мотивация была простейшая: в армии никогда не знаешь, что и кому взбредёт в голову и во что это может «вылиться». И любую неприятность лучше встречать отдохнувшим. Следовательно, необходимо быть отдохнувшим всегда. Поэтому солдатскую шутку «солдат спит, а служба идёт» он разделял полностью.

Засыпал он просто. Он «вытеснял» из головы все мысли и представлял, как тело предаётся покою и сну. Что касается души, то он предоставлял ей возможность тело караулить и размышлять, и путешествовать, где ей только вздумается. Как ни странно, но так оно и было. Если к нему, крепко спящему, кто-нибудь пытался близко подойти, он просыпался ещё за два-три шага до идущего. Внутренние часы работали как хронометр. Это не было привычкой, это было врождённым качеством.

В этот раз всё было как всегда. Вот только, как ему сквозь сон казалось, он видит свою душу. Она стремилась показать ему вечность жизни, вопреки любым изменениям, происходящим в мире. Таких чувств он не испытывал давно. Он не спал, но не мог подняться. Он чувствовал совершенно непостижимую тяжесть своего тела. Он не хотел видеть, но видел чувствами.