Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

Волны памяти накатывали на Вар-раввана с самого детства. Сначала он рассказывал о своих видениях близким, но те сочли его грёзы за проявления болезни. Потом он и сам в это поверил. На какое-то время грёзы оставили его, но с возрастом стали накатывать опять всё чаще и обострённее. После таких «приступов» он смутно начинал осознавать свою настоящую ответственность за свой народ, но постоянные, срочные дела всякий раз возвращали его в обычную колею текучки. Но однажды он прочитал книгу русского писателя М. Булгакова «Мастер и Маргарита», оценил её «вред» для своей родины и даже запустил по российскому радио выгодную расшифровку романа, так как критиковать его было бесполезно, замалчивать тоже, а писателя стереть в пыль нищеты постарались и до него. Но с тех пор образы книги неотступно следовали за ним.

Просматривая ежедневный мониторинг основных международных новостей и постоянно натыкаясь на пояснения типа: торговец оружием, такой-то гражданин Израиля выехал из страны; вице-губернатор из России с вором в законе из России, оба граждане Израиля и России въехали в страну и т. д., он всё чаще задумывался о том, что первосвященник иудейский Каиф, казнив философа и освободив бандита, сделал из Земли обетованной крышу для бандитов, воров и жуликов.

Все стремились в страну обетованную за богатством, первосвященник, действительно, сохранил старую веру, и торговцы остались в храме. Но ехали они под «крышу» Га-норци, а поклонялись Каифу.

Его разведка была уверена в том, что лучший материал для экспериментов – Россия и её народ. И сам он долгое время верил в это. Но когда между строк читаемых разведсводок стал проступать образ Понтия Пилата, он начал осознавать, что именно его народ – следствие длительного эксперимента, длительной чужой игры, где его народ, может быть хоть ферзём, хоть королём, хоть пешкой. Какая разница, если играют другие. Пилат презирал его, сегодняшнего, не жалкого разбойника, а могущественного деятеля, управляющего всем миром.

Вар-равван, когда думы одолевали его, утешался тем, что спрашивал себя: «Где вы, римляне? А мы есть и будем». При этом он открывал ящики стола, сейфы, смотрел в окна. В этом была проявлена его слабость. Это не помогало.

Римляне в его видениях проступали всюду. Он это чувствовал кожей, как опытный утилизатор чует по запаху на свалке ценный продукт. Он рылся в этой свалке, пачкался сам и пачкал других, но ничего найти не мог.

Сначала он успокаивал себя, считая Пилата трусом, тем более, что в книге, как ему казалось, было прямое указание на это.

«Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспалённые, в красных жилках белки глаз и сказал:

– Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твоё место? Я твоих мыслей не разделяю!

И слушай меня: если с этой минуты ты произнесёшь хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня!

– Игемон…

– Молчать! – вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон. – Ко мне! – крикнул Пилат.

И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га-норци, и секретарь записал сказанное Пилатом».

Но с развалом СССР ушло и это последнее успокоение. Нет Рима, нет Рейха, не стало Российской империи, и везде прослеживается участие одного и того же народа.

Вар-равван «кожей» чувствовал, как кто-то уже приказал ему начать разрушение империи США. Значит, он действительно могильщик и утилизатор изживших себя народов. Он, Вар-равван, и его народ – санитары Земли. Но где грань между разрушением и созиданием? На обломках рухнувших империй образуются новые. Каждая что – то добавляет к цивилизации. Его народ просто подталкивает к «яме» одних и даёт возможность подняться другим. Его народ – просто щепотка дрожжей. Это другие восходят на дрожжах, заплывают жиром, тупеют, мертвеют и издыхают, а сынам Израиля это не позволено. Но кем?

Перед глазами Вар-раввина мелькнул образ Понтия Пилата, и в голову ударила мысль: «Гонителем».

Да, его народ гоним. Но может быть он жив до сих пор, только благодаря этому. Его народ – над римским правом, над законами. Это другие придумывают обтекаемые фразы, типа «Демократия – диктатура закона». Ими, этими другими, придуманные законы, их же и обращают в прах. Но причём здесь он, Вар-равван. Он ничего не собирается менять в жизни своего народа.