Церенц - В муках рождения

Он вздрогнул, встал с места, разделся и, привязав к голове одежду и оружие, не обращая внимания на ревущие грозные волны, вошел в воду и поплыл вниз.

Выйдя на противоположный берег, Овнан оделся и пошел к монастырю, непреодолимой силой притягивавшего его к себе.

Память о тюрьме, в которую он попал из-за любви к Васкануш, была ему дорога, и в эти минуты он не думал ни о чем, кроме нее. Перед прекрасным видением любви померкло все – и любовь к народу, и Сасун, и арабы, и нахарары, и католикос.

Погруженный в мысли, он проходил мимо какого-то села, когда к нему подошли двое юношей и, переглянувшись друг с другом, спросили его:

– Братец, не ты ли Овнан из Хута?

– Да, сынок, это я.

– Просим тебя последовать за нами, у нас дома тебя ждут.

– Хорошо, – подумав, сказал Овнан, не высказав и тени любопытства, и молча последовал за ними.

У одного из домов юноши остановились. Овнан вошел в комнату и с первого же взгляда увидел Гургена, который поднялся ему навстречу.

– Войди, войди, брат, – сказал он. – Едва я узнал о неразумном и грубом приеме, оказанном тебе, как, взволновавшись, что упущу тебя и ты уйдешь в Тарон, поручил крестьянам проследить тебя, чтобы нам повидаться и подумать, можем ли мы что-либо предпринять.

– Ничего не поделаешь, князь, – ответил грустно Овнан. – Я больше не надеюсь ни на католикоса, ни на епископов, ни на князей, ни на нахараров. А народ, как овцы без пастыря, завтра будет предан варварскому мечу и уведен в плен. Если бы католикос захотел последовать моему совету и переехал в монастырь Святого Карапета, поднял бы на ноги духовную армию, – народная армия сотнями тысяч поднялась бы ей на помощь. И тогда мы, армяне, дружно вооружившись одними камнями, могли бы разбить врага, под пятой которого стонут в плену наши дети, наши жены, наши князья, наша церковь, наша вера… Бог не сочтет грехом, князь Гурген, но не впервые в такие горькие минуты я просил его взять мою жизнь, чтобы только не видеть жалкой судьбы своего народа, который с каждым днем терпит все больше от нечестивцев-арабов. Мы могли бы без чужой помощи, своими силами защитить свою землю, освободить ее от чужеземных захватчиков, если бы не глупая форма нашего государства, нахарары и знать, раздробившие страну на сотни частей и предавшие ее чужеземцам. Вот о чем я скорблю.

Окончив свою речь, Овнан в изнеможении опустился на скамью. Гурген, заметив, как побледнел этот железный человек, опросил:

– Овнан, когда ты вышел из Двина?

– Вчера вечером.

– Шел пешкам и без отдыха?

– Да.

– Что ты ел?

– Ничего.

Гурген подумал о том, что Овнан за двадцать четыре часа прошел трехдневный путь и, конечно, голоден.

– Вахрич! – позвал он своего слугу.

– Прикажи, господин мой, – откликнулся из угла наш старый знакомый Вахрич.

– Скажи, чтобы нам принесли ужин.

Вахрич вышел из комнаты. Овнан сидел, опустив глаза, а Гурген ходил взад, и вперед по комнате, задумавшись над создавшимся положением и над словами Овнана, снова, упрекнувшего нахараров. Гурген словно стыдился, что происходит из знатного рода Мамиконянов и Арцруни, забывая о том, что и сам является одной из жертв нахарарской власти.

Они молча поужинали, и Гурген обратился к Овнану.

– Тебе надо немного поспать, Овнан. Нам с тобой предстоит одно дело.

– Если дело серьезно, я могу и не спать.

– Нет, ты отдохнешь, а в полночь мы с тобой уедем отсюда.

– Хорошо, – сказал Овнан.

Немного спустя Гурген увидел, что его собеседник заснул сном праведника.

Еще не было полуночи, когда Овнан проснулся. Его могучий организм не нуждался в долгом отдыхе.

За ним поднялся и Гурген, и вскоре оба друга скакали вдоль берега Ахуряна по Багаранской дороге, а наш старый знакомый Вахрич следовал за ними, стараясь догнать не только для того, чтобы не потерять их из виду, но и из любопытства. Этот почтенный человек, когда-то мечтавший стать воспитателем Гургена, сейчас довольствовался малым и, боясь потерять своего господина, следовал за ним по пятам, расспрашивая о нем в селах и деревнях и, наконец, напал на его след. Вахрич догнал князя только в Багреванде.

Но какая разница произошла в князе за эти несколько недель! Гурген очень изменился, лицо его словно застыло, он говорил односложно, а если улыбался, то редко и только насмешливо. О возвращении в Тортум не было и речи. Вахричу пришлось отдать своего коня Овнану, а самому трястись на жалкой кляче, проклиная Овнана и сасунцев, армянских князей и Гургена, Цолака и всех коней на свете. Проклинал он так тихо, что сам сатана не мог бы его подслушать, потому что Вахрич был очень хитер и ни одно неосторожное слово не слетало с его уст.