Ярослав Глущенков - Галлюцинации

Я бежал врезаясь в двери и других пассажиров поезда, которые орали на меня. Револьвер лежал у меня в кармане.

Я бежал из вагона в вагон, сквозь прокуренные тамбуры, как будто боялся опоздать. Везде горел этот темно-желтый свет. Свет сонных людей. Свет для засыпающих пассажиров. Свет для страдающих бессонницей.

Из открытых купе в меня стрелял смех, шепот, звон кружек, шорохи простыней, щелчки кнопок сотовых телефонов, храп. Окна везде были открыты, ветер холодный как наконечник стрелы, протыкал вагоны. Я задыхался. В одном из тамбуров меня остановили двое. Они не были похожи на милиционеров. Один из них схватил меня за рукав и притянул к себе.

- Ты что, мальчик, здесь один бегаешь?

Другой сунул руку в карман и достал револьвер. Он открыл барабан, в нем было два патрона.

- Один для телки, другой для тебя, не перепутай, - сказал человек, лица которого я не видел.

Его тон был какой-то полушутливый. Голос комментатора женской гимнастики.

- Отпустите меня, ребята, я вам ничего не сделал... - я пытался разобраться в полуквадратной действительности, улыбавшейся вокруг меня острыми кровожадными зубками.

Тот что держал меня был рыжеволос. Но на лице сидела детская пластмассовая маска коровы, которой он прикоснулся к моему лицу, словно целуя.

Я вспомнил, что на столике в нашем купе помимо тарелки с лапшой, которую не доела девушка, лежала записка, вероятно в ней были написаны предсмертные строки, которые я сорвал, выхватив у девушки револьвер и убежав.

Я задыхался. Я падал на колени. Они били меня. Когда я упал, закрываясь локтями от их тяжелых розовых ботинок, они выстрелили мне в голову, вложив револьвер мне в руку.

Выстрела я не услышал, но все видел. Странным было то, что я находился в сознании после этого.

- Откуда ты? - они оставили меня, не торопясь вышли, я смотрел им вслед и запоминал их одежду.

Коричневый пиджак на человеке в маске коровы, синий свитер и джинсы на человеке без лица.

Я лежал на полу, прислушиваясь к стуку колес. В тамбур зашла проводница, закурила какое-то дерьмо и прислонившись к холодному окну уставилась на меня.

Минуту или две я пытался попросить ее о помощи, но разбитые губы болели так, что я оказался между реальностью и сном, в белом ватном коридоре из облаков, между двумя черными небесами сверху и снизу.

- Когда я была маленькой девочкой, Митя из нашего двора нашел где-то птичьи яйца. Дело в том, что недавно у нас во дворе перевернулся трактор, он врезался в дерево, которое рухнуло, - она затянулась, - На дереве том было гнездо, которое и нашел Митя, он нашел в нем два коричневатых с узорчиками яйца дрозда. Он принес их ко мне домой, мы разбили их, и знаете что было внутри? - она вопросительно подмигнула мне.

Я сглотнул слюну вперемешку с кровью.

- Когда я увидела беззащитных младенчиков птенцов, я заплакала. Митя смыл их в унитаз. Потом его забрали в воздушные войска... Он погиб. Вам не интересно? Я хочу рассказать как он погиб...

Я тянул к ней руку. В руке был револьвер.

- Вам плохо? Меня зовут Люда. Вам помочь?

Тут Люда расстегнула рубашку, на ней не было лифчика. Она нагнулась надо мной, выдохнув дым в мое исковерканное лицо. Рука с револьвером упиралась в ее грудь.

- У меня папа рыбак, - сказала она, и засосала мои кровавые ошметочные губы своими теплыми губками.

Я ощущал ее приятный на вкус язык, ерзавший у меня во рту, как инструменты Джека Потрошителя в теле убитой им проститутки.

- Вы очень приятный на вкус, - мило улыбаясь, она взяла мою руку с револьвером, обхватила губами ствол, и, своими тонкими пальцами надавив на мой указательный, который лежал на спусковом крючке, выстрелила себе в рот.

Ее отбросило назад. В глазах у меня помутнело, я кое-как поднялся, несколько раз падая на ее труп. Один раз меня чуть не вырвало. Я задыхался. Я выполз из тамбура, и пополз обратно, мне ужасно до смерти хотелось узнать что было написано в той записке рядом с миской лапши. Я ужасно хотел обратно. И полз по спящим вагонам, краешком разума замечая, что все купе были открыты и абсолютно пусты, хотя когда я бежал, я видел людей пассажиров, их было много, а теперь это вызывало недоумение и сладкое чувство одиночества. Я хотел только одного, чтобы эти двое не вернулись за мной.

Голова раскалывалась. Я был очень слаб, эпизод с Людмилой возился в моем мозгу как огромная муха в блюдце с вареньем, но осмыслению поддаться не мог.

Я полз. Полз. И полз, пачкая ковролин точками крови. Вокруг меня висели плакаты с изображением черного космоса, белые тускленькие звездочки на фоне чего-то черного, абсолютно черного.