Максим Кантор - Азарт

Присцилла вспыхнула; вот уж не думал, что она чего-то может стесняться. Профессор Адриан, посмеиваясь, смотрел на нее.

– Вот видите, как просто доискаться до подлинной природы социализма. Чтобы влиться в утопические ряды, капитан, Присцилле потребовалось скрыть богатство, а мне – образование; Якову и Янусу – криминальное прошлое… А все это – история, ее не отменишь.

Присцилла закрыла лицо руками. И вообразить не мог, что она способна на такой жест отчаяния.

– Не стесняйтесь богатства, Присцилла, прошу вас, – тихо сказал Август. – Все мы имеем какое-то преимущество перед соседом, не будем стесняться этого преимущества. Важно понять его относительность. Деньги, здоровье и даже знания – это относительное преимущество, которое мало что значит: всегда найдется субъект более ученый, более богатый и более здоровый – а смерть равняет всех. Единственное, что остается, – милосердие. Первое, что должен сделать социалист и христианин, – отказаться от гордости. Не стесняйтесь же денег, потому что это стеснение – разновидность гордыни.

– И криминальные наклонности не препятствуют социализму? – поинтересовался англичанин. – В семью принимаете преступников? Взрывать вас будут люди с криминальным прошлым. Как их собираетесь перевоспитать? Если есть тюрьмы – то должен быть закон. А если есть закон, то кто будет прокурором? А когда выберут прокурора – то ведь потребуется и судья.

– Я разделяю мысль блаженного Августина, – сказал Август терпеливо. – Семья – прообраз государства, но отнюдь не всякого. Государство земное – это всегда насилие. И законы в таком злом государстве обслуживают интересы злых. Семья – прообраз града Божьего, то есть христианского государства.

– Стало быть, мы град Божий строили? – неожиданно громко рассмеялась Саша. – Вот чем мы, оказывается, занимались! А я, дура, голову сломала. Мы град Божий строили! Проклятая посудина, без мотора и с дырявыми парусами, которую ты нам купил вместо дома, это – град Божий? Пьяная свора бродяг, которую мне дали вместо семьи, это все – град Божий?

– Может таковым стать, – сказал Август, а Саша с профессором смеялись. Насмеявшись вволю, английский ученый поднял указательный палец и назидательно сказал:

– Как всякий пират, – тут он сделал примирительный жест, долженствующий показать относительность слов: мол, не пират, конечно, а просто мечтатель на корабле, но все же беззаконный, все же бунтарь… – вы игнорируете то, что государственная идея воплощается в самые разные формы, в зависимости от характера исторической общности людей. Ссылаетесь на абстракции Августина, а я вам предложу конкретику Аристотеля и Цицерона, напомню о естественной неизбежности организации. Вы не с абстракциями имеете дело, а с судьбами определенных людей.

– Человек – это не абстракция – сказал Камю! – Присцилла оживилась. Как большинство французских левых, она читала литературу выборочно и радовалась, когда в разговоре встречался знакомый предмет.

– Именно так, – сказал Август. – Не абстракция. И вот сейчас я боюсь за африканских беженцев.

– Воображаю картину, – сказал англичанин. – Вы подходите на своей дырявой посудине с боеприпасами к баркасу с африканцами. Вы берете голодранцев на борт, организуете общими усилиями коммуну и скитаетесь по волнам Мирового океана. Команда нищих африканцев с голландским капитаном. Вот утопия! Только это не град Божий, это по-другому называется.

– Как же?

– Летучий голландец.

– Я часто думал над этим названием, – сказал Август, – хорошее название. Предполагаю, что капитан того судна хотел построить нечто вроде коммуны в Европе и вечно скитаться по морям.

– Сколь заманчиво жить рыбной ловлей и молитвами; у команды одна жена на всех – маленький корабельный рай! – Тут профессор неожиданно подмигнул Саше, игривое выражение появилось на его пухлом лице. – Считаю своим долгом положить раю конец.

В этот самый момент в кают-компанию вплыл Боян Цветкович. Поэт уже совершенно успокоился и вернул себе воинственный вид. Поразительно, как легко этот человек восстанавливал силы и самоуважение. Еще недавно ползал по палубе, и усики его висели крысиными хвостиками. Сейчас он вплыл в кают-компанию победительно, живот вперед, усики топорщатся, как у мушкетера.

– Природа свирепствует, – бодро сообщил Цветкович. – Шуми, стихия! Бушуй, ураган! Люди втянулись в работу. Поэтическая атмосфера!

Поэт прошелся по кают-компании, подкрутил усики и заявил профессору Адриану: