Максим Кантор - Азарт

Немецкие рыбаки сколотили из палубных досок что-то наподобие эшафота, на каких обычно рубят головы смутьянам. По эшафоту (его здесь называли сценой) прогуливался поэт Боян Цветкович, раздавая последние указания, а причал перед эшафотом уже был заполнен пестрой толпой. Родня Цветковича, пестро одетые персонажи из небогатых балканских селений – в те дни их в Европу приехало много, – местные бомжи, сквоттеры, побирушки, портовые рабочие и моряки клубились подле сцены.

И тут мы все увидели, как, раздвигая толпу, по пристани идет капитан Август.

Он шел, согнувшись втрое, еле переставляя ноги под непомерной тяжестью огромного бревна, лежащего у него на плече. Противоположный конец бревна несли немецкие рыбаки, но основная тяжесть приходилась на Августа.

Капитан двигался медленно, в буквальном смысле тащился сквозь строй праздных людей, и сперва у меня мелькнула дикая мысль, что он несет крест, чтобы водрузить его на новосколоченной Голгофе. Толпа гикала и свистела, совсем как тогда, а один бродяга забегал вперед, становился на пути у Августа и показывал ему язык. Август не реагировал: тяжесть, видимо, была такова, что он уже не замечал ничего вокруг – только чувствовал этот непомерный груз. Правда, нес он крест не в одиночку, ему помогали рыбаки – так ведь и Иисусу пособил Иосиф Аримафейский. Я и впрямь ждал, что капитан взойдет на эшафот с этим бревном. Однако Август прошел мимо помоста и двинулся к кораблю «Азарт». И мы все поняли, что именно он несет на плече – то была гигантская мачта.

Капитан Август и немцы (к ним на помощь прибежал музыкант Йохан, да и я в некий момент приложил руку) перевалили огромную мачту через фальшборт и общими усилиями доволокли ее до отверстия в палубе, которое именуется степс – в него входит основание мачты. Дыр в нашей палубе было довольно; строго говоря, мачту можно было воткнуть куда угодно, но здесь все делали по морской науке: мачту погрузили в степс, растянули крепежные ванты, привязали реи.

– Под парусом пойдешь? – процедил профессор Адриан.

– Под парусом, – ответил Август.

– У тебя и парус, что ли, имеется?

– Имеется.

– Небось дырявый?

– Уж какой есть.

– Без штурвала ты все равно никуда идти не можешь, – заметил Адриан.

– Румпель, – коротко ответил Август.

И англичанин понял. Все же он был англичанином, потомком мореходов, и корабельную науку обязан был знать на генетическом уровне, лучше всякой латыни. Румпелем можно управлять похлеще любого штурвала, румпель появился на судах задолго до рулевого колеса.

– Стало быть, будет у тебя этакий тендер, да? – Тендером называли здесь одномачтовые суда.

– Фрегат будет, – сказал Август.

– А фок с бизанью где?

– Сейчас.

И они спустились по сходням, прошли сквозь раздавшуюся в стороны толпу и через некоторое время вернулись уже с другой мачтой. Шли теперь еще медленнее, тяжесть это была непомерная, и они очень устали.

Семья! Август лелеял мысль создать единую семью – чтобы все помогали друг другу, но мы просто стояли и смотрели, как он несет мачту. Он влачился с мачтой сквозь толпу, а я вспоминал его речь о семье и демократии, слова, которые надолго остались у меня в памяти.

Среди прочих суждений Августа запомнились парадоксальные доказательства бытия Божьего. Из таковых доказательств выделяю три:

а) экономическое – на примере цен на обувь, б) эстетическое – методом анализа авангардного искусства, в) социологическое – путем сравнения демократии и монархии.

Будь Август профессиональным философом, он мог бы написать трактат «Критика свободного выбора». По мысли Августа, возможность выбора не имеет никакого значения, если выбирать не из чего; эта критика концепции национальной демократии может оскорбить патриотический ум. Но, здраво рассуждая, не все ли равно – монархия или демократия, если культурные алгоритмы таковы, что из демократии делают такое же своеволие, как самодурство монарха? Что, если желание тысяч возбужденных голов воспроизводит настроение одного тирана?

Можно утешаться тем, что ты не жертва деспота, а жертва на алтарь свободы общества. Утешение сомнительное, хотя многим такого достаточно.

Приведу весь разговор полностью.

Дело было так: мы сидели на шкафуте с Йоханом и лысым актером, и, как обычно, Йохан славил демократию и ее свободы; лысый актер, по обыкновению, обличал кухарок, которые лезут управлять государством, призывал возродить империю. Йохан извлек джокер любой беседы о демократии – рассуждение о свободе выбора.