Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Мы ехали, чтобы слушать.

— Нужно встретить нужного человека, — сказал я.

— Где же мы его встретим? — осведомилась Морена. — Теперь мы взяли купе, и никаких людей вокруг нет.

— Иногда бывают мысли. Идеи. Нет, понимания. Какая-та часть головы читает, когда я понимаю то, что она прочитала, мне хочется углубиться. И тут открывается новый мир.

— Нет, не мир, — сказала она, — опять же — книга. Она написана. У неё есть автор.

— Но автора я не знаю.

— А что именно?

— Жизнь и смерть.

— Этого мало.

— Ну и ладно, — ответил я, — нам надо все же попробовать сыграть в эту игру. Как ты думаешь, почему мы еще не попробовали? Ты знаешь демонов, которые играю в смерть? Допустим, они грузятся на борт самолёта, который должен упасть. Но, если катастрофа произошла быстро, и никто ничего не почувствовал, это слабовато в области чувственного. А представь себе, лайнер попадает в плоский штопор. Долгое падение. Ужас. Невероятное море страха и боли.

— Я не это поняла, — сказала она, — у меня есть прошлое. Обычное, человеческое. Но куда оно делось?

— Может быть, человеческая жизнь не может вернуться?

— Может, — ответила Морена, — но для чего нам они? Эти смерти. Эти падения?

— Так, возможно, мы отыщем знаки. Но, может быть, просто необходимо повысить статус?

— Верно. Статус. Правда, я подумала о том, что я — твоя жена, и в какой-то момент времени мне стало казаться, что так было вечно. Но когда-то я жила до этого. Теперь всё не так. Я не живу.

— Больнее не будет, — сказал я.

— Нет, я тоже хочу, — ответила она, — как раз мне не больно, но она нужна, чтобы это повышенное чувство разбудило во мне момент жизни, хотя бы — самой границы. Хотя, конечно, мы ищем золото. Знаешь, я думаю, есть существо, которое подняло меня к жизни и заставило жить. Но больше нет ни ответов, ни эмоций — что мне ему сказать? Ненавидеть? Любить? Но таких чувств нет. Но ты прав — действительно, нужно развлечься.

Можно и жить в поездах. Я не говорю о быте. Я говорю о рельефности бытия. Если поезд на пути своём потеряется и начнет ехать где-нибудь во тьме, вечно, то это — лишь одна сторона медали. Также среди существ-узоров имеется подкласс, формы которого могут обитать и на наших широтах. В поездах произрастать удобнее всего. Люди, конечно же, бегут за жизнью, бегут за рублём. Ни разу не видел, чтобы кто-то бежал за смертью и говорил (допустим): я еду, потому что там — смерть, но я ищу не собственный когнитивный конец, а именно тело смерти.

Но про тело смерти знать не то, чтобы не положено — просто никак нельзя встать на ступень выше. И потому, бегут за рублём. Этот бег стабилен. От одной жизни к другой. Масса человеческая перемежается, старое падает, новое вырастает, чтобы потом тоже постареть и уйти. Но со стороны все это быстро. Это всё равно, что созревает тесто. Разве есть в этом что-то трагическое. Вот вам скажут — грусть, конечность бытия, хлеб еще выше. Правда, что тут грустного? А, что-то сменилось чем-то в процессе подхода теста. Да, ну как же. Это растут дрожжевые грибки. А со стороны все так прекрасно. И потом, включатся печи, и начнется выпечка, и все окружающие нас звезды и планеты будут петь свои гимны, и что-то по-настоящему засветится. Разве можно растить печаль, понимая, для какого момента живёшь? По сути дела, жизнь еще не наступила. Но человек, будучи маленьким и ничтожным, спросит — да, а мне что до того? Я хочу жить, а не умирать. Но тогда надо спросить: а чего ж ты бежишь за рублём? Но он может, впрочем, бежать за идолом или иконой, и тогда у него будет масса аргументов для этого бега. Он станет спорить о боге. О том боге, который сильнее всего растёт в его голове. Но все равно есть, что ему ответить. Например, изучай астрономию. Присматривайся. Это же очевидно, что религиозная доктрина не укладывается сама в себя перед лицом огромной вселенной.

Словом, в поезде что-то росло. Оно пользовалось скоростью. Нужно было его опросить. У нас снова были попутчики. Попутчицы. Они рассказывали нам про Селигер.

— Селигер — клёво.

— Говорят, пьянство там, — сказал я.

— Ну, у кого как.

— Нет, я слышал. Только и делают, что бухают.

— Ну нет, что вы. А вы были?

— Нет. Но я — журналист, — сказал я, — я в курсе.

— Ну, то слухи.

— Ну и ладно.

В поездах, конечно, надо пить водку и чай. Есть консервы, колбаску, ну и пиво. Но одно дело, что ты просто так пиво пьешь, другое — в поезде. Поэтому они и растут. Еще раньше был определенный культ еды в дороге. В автобусе неудобно, не то. А здесь ты — на другой земле, на территории которой своё время, своя скорость, воздух судеб, смешивающийся в общую атмосферу. Достаточно включить какой-нибудь старый фильм, где герои едут в поезде, наливают спиртные напитки или чай, говорят о жизни. Здесь, в разговорах, жизни напоминают развешенную на веревочке плёнку. Впрочем, сейчас пленки никакой нет. Вся аппаратура цифровая, и не поймешь, плохо это или хорошо. Девушки ж излучали энергию юной жизни — казалось, попади в неё, и сам станешь таким же.