Петр Кириченко - Край неба

— Он прилетит и будет сутки ждать эстафету, — говорил между тем летчик. — Такой рейс у него… Давайте я устрою вас в гостиницу, вам надо обогреться…

— Спасибо, я пойду, — ответила Анастасия. — Спасибо вам!

Она сразу же решила поехать домой, чтобы одеться потеплее. «К утру обернусь, — прикидывала, — а что так людей беспокоить». И вскоре уже ехала в вагоне поезда, дремала, согревшись в душном тепле, и жалела, что не успеет растопить плиту и приготовить что-нибудь себе. Есть ей, правда, и не хотелось, но знобило изнутри и по телу разливалась слабость. «Горячего бы чего», — подумала Анастасия и забылась сном, и уже во сне слышала, как по вагону, все такой же недовольный, блуждал проводник. Он бубнил что-то толстыми губами и, потерявшись вконец в монотонности, после «Марьяновки» объявил «Борисполь». Анастасия удивлялась во сне этой глупости, но не проснулась, а после, будто уяснив что-то очень важное, и сама согласилась, что так оно и быть должно. И успокоилась, и не знала уже, едет ли она домой или из дому. Вагон беззаботно покачивался среди белого поля и, поскрипывая, катился все дальше.

Утром Анастасия опять приехала в Борисполь, прошла к диспетчеру. Там ей сказали, что сын прилетал ночью, бегал, искал ее, спрашивал и улетел сразу же, потому что много людей ожидало отправления и потому что все рейсы перемешались. Анастасия слушала и не верила, не понимала, что такое могло быть.

— Улетел, — только и сказала она, повернулась и вышла.

Снег давно успокоился, лежал себе тихо на земле, кое-где уже потемнел. Небо было чистое и синее. Анастасия ничего этого не видела, плелась, неровно как-то ставила больную ногу и беззвучно плакала.

Дом стоял недалеко от края высокого глинистого обрыва, и рамы его окон, свежеподкрашенные синим, весело глядели на открывавшуюся за обрывом речную гладь, светлую от летнего неба, серебристую от течения и легкой зыби. Противоположный берег реки, плавно изгибаясь в этом месте, желтел полоской намытого песка, за ним зеленела трава, а чуть дальше начинался сосновый бор, за которым уже невозможно было разглядеть что-либо.

У дома стоял крепкий, блестевший свежим деревом сарай на две двери, крытый шифером, перед ним росли три молодые и одна старая яблоня, между которыми, точно какая-то отметка, торчал в картофельной ботве черенок лопаты. Огород был большой, вытянутый клином в степь и обозначенный тонкими жердями.

Дуров, как только подошел к дому, так сразу же и признал его, и крыльцо с двумя резными столбиками и перилами, и железную крышу, на которой красовался флюгер-петушок. Колодец тоже был на старом месте у ворот, но сруб у него — новый… Дуров видел все это двадцать лет назад, и как только уговорил хозяйку пустить его пожить, то ушел в отведенную ему комнату и, раздвинув белые занавески, смотрел на речку, на лес и безоблачное небо. Ему хотелось поскорее выйти к обрыву, поглядеть, остались ли ступени, посидеть у воды, но отчего-то он медлил.

В комнате было просторно, прохладно и хорошо; тонкий запах перегретой пыли, исходивший от окна, напоминал о даче, на подоконнике лежали две засохшие ромашки. И если у дома пахло землей, тесом и отчего-то медом, будто неподалеку зрела гречиха, если слабый ветер приносил терпкий запах степи, настоянный на летних, уже подсыхающих травах, то в доме сладко пахло хлебом и молодой вареной картошкой, еще — укропом… Дуров долго ехал поездом, автобусом, а от Перекатов шел пешком, и теперь ему хотелось думать, что он вовсе не медлит, а отдыхает, потому что притомился за дорогу. Дурову пришло в голову, что он похож на человека, у которого совсем мало денег и который решил тем не менее истратить их, но хотел сделать это непременно с толком и не спеша. От этой мысли ему стало смешно, и он вспомнил, что лес, на который он так пристально смотрит, только с виду кажется грозным и непроходимым, а на самом деле он не такой и густой; за его узкой полосой тянется все та же степь. Где-то там, дальше, есть, правда, еще один лес — тот посерьезнее, но Дуров там не был. Он видел однажды синюю его полоску и помнил, как прежний хозяин, у которого они тогда жили, говорил, что тот лес стоящий.

Неожиданно Дуров подумал, что таких мест на земле осталось немного: мало найдется охотников жить в глуши — ни тебе соседей, ни знакомых, даже случайный путник вряд ли попадет сюда, потому что к дому ведет не широкая дорога, а узкая, еле приметная. Тропинка и та, петляя и то приближаясь к речке, то убегая от нее, пропадает кое-где в травах… Можно бы поставить дом на той стороне, ближе к лесу, хотя, возможно, первого, кто здесь поселился, и прельстило высокое, привольное, открытое всем ветрам место.