Фридеберт Туглас - Небесные всадники

Уже осень, и я каждый раз, как собираюсь с силами, начинаю заботиться о продовольствии на зиму. Какой бы ни была тут зима, осень все-таки урожайнее. Я собрал со своего огорода немало картошки, бобов и гороха, и собрал бы всего еще больше, если бы к концу лета не заболел. К счастью, среди тех, кто совершал набеги на мои посадки, было мало травоядных, однако поля они все же попортили. Я насобирал фруктов в одичавших садах, да и опытный ботанический сад принес мне кое-что. А морская живность чуть ли не сама лезет в мои сети. Сразу видно, что она уже отвыкла от хитроумных преследований человекоподобных существ. А как мне сейчас помогает Данет при перевозке урожая домой!

Примечательно, что едва дальнейшее существование человека становится гадательным, как сразу падает его интерес ко всему окружающему. Так было и со мной во время болезни. Воспоминания о войнах тотчас погасли, и я даже не замечал развалин вокруг себя. Они казались естественными и как бы неизбежными. Лишь бы можно было двигаться и следить за своим полем! И когда мне это удавалось, я бывал почти доволен миром. Чувствую, что с тех пор, как я выздоровел, и до нынешнего дня во мне непрерывно нарастала воля к жизни. Неужто в самом деле можно все забыть и со всем в конце концов примириться?

Странно, снова подумал я, что именно те, кому дано постигать относительность всего, что происходит во времени и пространстве, могут радоваться и огорчаться из-за каких-то пустяков! Сознание бесконечности пространства должно было бы облагораживать человека, убеждать его в смехотворности собственного эгоизма, тщеславия и корыстолюбия. Ведь весь он со своими страстями занимает во вселенной еще меньшее место, чем микроб в капле воды! Подумать только, что свет движется со скоростью 300 000 километров в секунду, но мы уже знакомы с туманностями Млечных Путей, которые находятся от нас в двух миллиардах световых лет. Существуют газовые звезды, чей диаметр превышает расстояние от нас до Солнца, и существуют Солнца в девятьсот миллионов раз более яркие, чем наше! И несмотря на все эти познания, мы разыгрываем трагикомедии жадности и ревности! Мы воюем, охотимся за чужим добром и выпускаем газеты! Из-за ерунды приходим в неистовую ярость! Какая отвратительная бессмыслица!

(Я и сам рассвирепел сегодня утром, когда Евлалия опрокинула кружку с молоком. Но мне это все же позволительно!)

Начинается вторая моя зима здесь. Теперь я уже знаком с этим временем года — помню, от чего страдал в прошлом году, в чем испытывал недостаток. И на этот раз запасся получше.

При виде моих запасов хочется спросить: почему все-таки здесь не оказалось кого-нибудь еще, кроме меня? Ведь ясно, что для него нашлись бы и пища и кров. И не для одного, а для десятков, если не для сотен людей. И местные жители наверняка справились бы со всем лучше, чем я. А кроме того, ведь жили же тут люди, чей уровень жизни был намного ниже, чем сейчас у меня. Город этот известен испокон веков, как город лаццарони! Но все они исчезли, хотя с их точки зрения жизнь теперь стала более удобной.

Да, можно было бы задать этот вопрос, если не знать истории гибели города. Ведь он не был погублен внезапной катастрофой. Агония этого города с миллионным населением длилась десятилетие. И к концу он стал совсем другим, чем был прежде.

На протяжении нескольких лет его захватывали три или четыре раза: одна сокрушительная волна шла за другой. И то, что пощадили война и грабежи, разрушило землетрясение. Поистине вконец проклятый город!

Коренных жителей тут оставалось мало. Через город прошло уже несколько контингентов населения, словно через временный лагерь. Под конец даже национальность этих людей трудно было бы установить. Их нельзя было назвать горожанами, они не образовывали никакого общества. Это была захватившая город орда варваров, подобная бесчисленным ордам прошлого. Кто-то еще мог бы в одиночку ловить рыбу или обрабатывать поле, но сообща с другими — нет. Этому помешали бы террор орды, ее насилие, вечные приступы паники. Проще было жить вне этого анархического общества, чем внутри него. Теперь тут можно хотя бы добыть пропитание, а тогда люди умирали от голода. А тот, кто не умирал, спасался бегством.

Наконец, когда здесь осталось совсем уже мало людей, они вдруг ушли все сразу. Это был один из самых загадочных приступов психоза, которые случались так часто в течение последних войн. Их с одинаковым успехом можно объяснить как фанатической одержимостью, так и душевным расстройством. Людей вдруг охватил какой-то ужас перед развалинами, horror ruinarum. Эпидемия этого психоза распространилась с ужасающей быстротой и заразила всех. Бог его знает, какие древние воспоминания она пробудила, какие страхи перед местью пенатов, оставшихся без крова! А вскорости, разумеется, появились и пророки, начавшие вопить: «Прочь отсюда! Прочь отсюда! Есть еще страны и материки, где нет развалин!» И вот люди кинулись бежать — голодное, оборванное, безумное стадо. Они старались держаться подальше от городов, чтоб избежать вида развалин. И разоряли те глухие уголки, которые до той поры избежали разрушений. Я видел их разрозненные группы, когда бродил, прячась, по берегу Мессинского залива. Они, по-видимому, разыскивали девственный лес или необитаемую равнину. Куда они выбрались? Не знаю. Могу лишь сказать, что часть из них попала в Сицилию как раз тогда, когда там началось большое землетрясение. Те же немногие, которых я еще застал здесь, уже дошли до настоящего безумия. Они попрятались в уцелевших домах и умерли там от голода, ибо не отваживались выйти.