Фридеберт Туглас - Небесные всадники

На самом-то деле — что ей до всего этого? Пусть себе сидят, пусть смеются. Как играла она со своими куклами, так и обратно пойдет играть. А не то вылезет из кустов и пойдет мимо, даже глазом не моргнув, будто ничего не случилось. Да и что случилось-то? Подумаешь, сидели парень с девушкой на улье да смеялись!

А сердце так колотилось! Затаив дыхание, стояла она меж цветущими ветвями, рот полуоткрыт, губы подрагивают.

Куста поел, прошелся рукавом по лицу. И вдруг обхватил девушку своими ручищами и припал своим ртом к ее губам. Они на миг застыли так — голова к голове, ноги напряглись до дрожи. И Леэни глядела на них во все глаза.

А-ах!.. Теперь она поняла, теперь ей все понятно!..

У нее задрожали колени. Первой мыслью было бежать, прочь от того, чего она так боялась… что было так постыдно… ах нет, еще и так захватывающе запретно…

Но в следующий же миг ее переполняло одно лишь любопытство. В страхе и смятении она застыла, прижавшись спиной к черемухе, утопив в ладошках пылающее лицо.

Меж дрожащими пальцами видела она слившиеся головы, видела, как подрагивает копна волос Марие, в которой точно змейки вились. Она видела, как сестра поникла головой, опустив ее на руки, обвившие шею Кусты. Они смеялись, не говоря ни слова, взахлеб, каждой клеткой тела. А потом послышался задышливый шепот Марие.

— А на эту Маали не смей больше смотреть, не смей!

— Да я и не смотрю вовсе… — так же, шепотом ответил Куста.

— Словно съесть ее собираешься или не знаю кем она тебе доводится!

— Вовсе нет…

Они прильнули друг к другу. Голова парня склонилась над вспыхнувшим лицом девушки. И снова шепот:

— И не молода и не красива, и бедна, как церковная мышь. Ну что ей до тебя или тебе до нее?

— Да ничего… совсем ничего…

Все так же тенькала пичужка и по-прежнему удушливо-сладок был воздух. У Леэни голова шла кругом от этих запахов и жаркого шепота.

Ах, быть бы подальше — далеко, далече!

Пошатываясь, побрела она прямо через кусты черемухи. Прошла мимо своих дочурок-принцесс. Тень отступилась от них, и они оказались на самом солнцепеке. Скоро солнце обуглит их, как арапов. И получится, будто спали они лицом на гареве, и ничего им уже не поможет, разве только поскрести серебра в жертву {7} 7 поскрести серебра в жертву — по древнему эстонскому поверью надо было поскрести чем-нибудь острым серебряную брошь и бросить кусочки серебра в воду источника, произнеся при этом свое желание — тогда оно должно было исполниться. , да и то вряд ли что даст…

Но она позабыла своих дочурок. Пусть увидят они во сне, как устала их мама, как хочется ей поплакать и поплакаться — ведь не знаешь, что и делать! Пусть увидят они во сне, как трепещет ее сердечко от стыда и боли!

Она вышла из сада, миновала двор и свернула к полям. Межа тянулась между озимью и полем клевера. Вверху синел бескрайний простор. И под ним шла средь цветущих полей девчушка, погруженная в горестные раздумья.

Ох уж эти взрослые, взрослые люди! Как ей больно, как стыдно за них. Ей казалось, будто и она, узнав их тайну, стала причастна к ней. Ей казалось, что надо открыть все отцу с матерью — а потом хоть на коленях вымаливать для них прощение!

Ох уж эти взрослые, взрослые люди! Как коварны их дела и мысли. И при том они еще громко смеются надо всем детским и нежным. Смеются же они и над нею и ее детками. И приговаривают: «Большая девочка, а возишься с куклами! Замуж пора — а ты возишься с куклами!» Где им понять ее любовь и счастье! Что они знают про сказку!

И зачем им нужно дразнить ее, цепляться к ней на каждом слове, на каждом шагу! Цветы теряют аромат, стоит им пройти рядом, и лепестки черемухи чернеют, стоит им взглянуть.

Она вдруг заплакала навзрыд, горько и безутешно. Плакать, только плакать ей и оставалось — плакать обо всем нежном и прекрасном, что бывает в жизни, но чего не видят и не хотят видеть люди! И не все ли равно, что будет с Марие и Кустой дома. Это уже была мировая скорбь.

И вместе с тем скорбь эта становилась все прекрасней, тоже сказкой по-своему. Она вновь стала замечать, что делается вокруг, и слезы унялись.

Идти бы так и идти: по одну сторону поле ржи, по другую — клевер, а межа уводит в небесную даль. Идет и идет девочка — только небо да поле, поле да небо!

Было небо, словно синее море, по которому плывут длинные белые паруса. Солнечный свет обливал их и проливался меж ними золотым дождем. А мягкая земля, мохнатая и рыхлая, принимала его, вбирала в себя, содрогаясь в родовых муках. А там, глядишь, уже тянули свои головки листья и бутоны, вырастая прямо на глазах. Под ними на распаренной земле копошились крошечные букашки, алые, словно ворсинки пунцового бархата. Под каждым листком, под каждой былинкой кто-нибудь да сидел, на каждом стебельке кто-нибудь да покачивался. По веточке, размеренно переставляя цепкие лапки, с широко разинутыми ртами и выпученными глазами, словно обезумевшие, ползли удивительные существа.