Фридеберт Туглас - Небесные всадники

И, разъяренный вконец, капитан в третий раз дернул рычаг сигнала. Выдролицый втащил сходни и крикнул, повернувшись к причалу: «Ахой!» Но поскольку там, кроме трех див, никого не осталось, то это и не привело к желанному результату. Дивы, правда, зашевелились, но оказались способны лишь на жалобное «yes — no». Берестяная торба, сознававший свою причастность к тому, что петля конца была накинута на тумбу, тоже издал жалобный возглас и даже был готов вылезти на причал. Но тут выдролицый выскочил сам, освободил конец, швырнул его на палубу и вспрыгнул вслед за ним обратно.

Тогда савские барыни вновь приняли величественные позы, вытащили носовые платки и, дождавшись соответствующего, по их мнению, момента, вскинули руки и закричали хором: «Good-bye!»

Капитан остервенело задвигал челюстями. Дьявольщина, раз уже тут пошел в ход язык властелинов морей, так и он не отстанет! Взгляд его упал на сверкающий патефон, и ему вдруг что-то вспомнилось. Капитан выпятил грудь и гаркнул вниз кочегару:

— His master’s voice! {40} 40 «His master’s voice!» (англ.) — «Голос его хозяина!» — название и марка английской граммофонной фирмы.

Бог его знает, что об этом подумал человек внизу, но машина, во всяком случае, заработала. Судно отвалило от причала, сделало полукруг и пыхтя поплыло вперед как-то боком, словно собака. А на причале, между свай которого заплескались поднятые пароходом волны, стояли три чуда Нового Света и махали руками. Даже попугай проснулся, забил крыльями и заверещал вместе со всеми:

— Good-bye! Good-bye!

Внезапно в капитане проснулось слепое ожесточение: а не предоставить ли этой старой калоше плыть самой по себе? Чтобы ей больше не огибать эти проклятые мысы, а мчаться напрямик полным вперед! Порывом урагана так пронестись над отмелями и подводными скалами, чтоб следом только искры летели! Уж если всю жизнь он только ползал да петлял у берегов, возил деревенских баб да поросят, командовал выдролицыми да берестяными торбами, так пускай хоть под конец будет треск на весь мир!

Но кровь викингов взбунтовалась в нем лишь на краткое мгновение. Пароход лег на левый галс и пропал за мысом. И над водной сценой вновь простерлась серая мертвенность.

Перевод Леона Тоома.

Полдень начала марта. Бледно-голубой небосвод, без единого облачного пятнышка. Только на горизонте он беловато-розов и сливается с тоном земли, покрытой снегом. Ярко сияет вешнее солнце, не в силах, однако, разогнать зимний холод. Но эта светлая даль все же помогает забыть уныние кратких серых дней.

Таким днем я иду между чернеющими развалинами и обугленными обрубками деревьев. Глаза давно свыклись с этой картиной, и она уже не приводит в отчаяние. Как будто на искрящейся снежной поляне стоят мрачноватые декорации. Ворон возится на обугленной ветке, да голубь воркует на карнизе разбитого дома, предчувствуя приход весны.

Так вот, на этих подмостках, там, где прежде была улица, в снегу вьется узкая тропка.

В этот час здесь никого нет, кроме меня, да человека, идущего впереди. С виду он молод, прилично одет, словом, внешность вполне обычная. И все же что-то в нем приковывает взгляд. Идет он довольно быстро, но ступает как-то опасливо и голову держит настороженно-внимательно. Кажется, он всем своим существом прислушивается, всем телом осязает нечто, чего я не улавливаю. Настороженность, которую он излучает, оживляет эти мертвые подмостки, подает на сцену напряженность. Я тоже стараюсь собрать свои рассеянные мысли в надежде разобраться в нем, однако напрасно.

Но тут, минуя развалины, мы выходим на крутой берег реки. Наша тропинка, сливаясь с другими, ширится, весь откос испещрен следами. Мой попутчик приостанавливается, делает несколько очень осторожных шагов и опять останавливается. Да, дорога опускается, отсюда начинается обрывистый край берега. Он пробует в другом, в третьем месте — результат один и тот же. И тогда он замирает, весь обратившись в слух.