Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Правда, он и забыл об этом! Ведь он прочел в газете, да и все остальное подтверждало это. Не могло быть никакого сомнения, раз уже и посторонние замечали это.

Он пошел, стараясь припомнить свою прочитанную в газете биографию. Может быть, к нему были несправедливы, ведь постороннему недоступна внутренняя сущность его жизни. Но внешние события там, во всяком случае, были рассказаны правильно.

Так живо помнил он еще свою смерть.

Была ночь, низко свисали желтые тучи, лужи отражали их фосфорический блеск.

Так же, как и теперь, он был во власти странных настроений. Множество глубоких истин открылось ему внезапно. И он был таким же усталым, как и сейчас.

Вспоминая все это, он добрался до торфяных ям возле реки. В смутном свете он увидел там и сям вокруг себя черные квадратные ямы. Между ними высились черные пирамиды нарезанного торфа.

Он зашагал по узкой полоске земли между двумя ямами. Тропинка становилась все уже и уже. Она дрожала под ним, словно натянутый канат, так что ему приходилось идти с вытянутыми в обе стороны руками.

Ах, все это он так хорошо помнил!

И в тот раз было так же. Так же дрожала полоска земли и так же дурманно пахли болотные газы и торф. Как все повторяется!

Вдруг земля рухнула у него под ногами.

Он взмахнул руками, пальцы его ухватились за отвесный берег, но земля крошилась у него под руками. Он хватался еще несколько раз, но так же безуспешно. Голова его скрылась под водой. Еще несколько мгновений над водой метались худые руки, словно голые ветви дерева, потом и они исчезли.

Тучи разошлись. Над пустынной местностью поднялся светло-желтый круг луны. Он осветил два серебряных пузырька на дегтярно-черной поверхности воды.

1916

Перевод Л. П. Тоом.

В этой части архипелага царила тишина. Море было усеяно рифами, проливы между островами неглубоки. Большие корабли редко заходили сюда.

Народ жил спокойной, трудолюбивой жизнью. Мужчины рыбачили, пасли стада и работали на виноградниках. А женщины сидели за веретенами или за ткацкими станками.

Осенью прибывали купцы, привозили железо, украшения и новости из далекого мира. Несколько дней продолжалась ярмарка во дворе островного старейшины. Приезжие меняли свой товар на бочки с вином и на тюки шерсти и снова отплывали на материк.

Каждый год, в ту пору, когда начинало бродить первое вино, островитяне справляли праздник урожая.

Днем юноши и девушки с гроздьями винограда ходили из дома в дом, прославляя в песнях веселящий напиток. Вечером мужчины долго сидели перед воротами, беседуя о минувших временах, в то время как из оливковых рощ доносились песни и пляски, как в дни Дафниса и Хлои.

Потому что жители острова сохранили еще немало языческих обычаев. Настоящее было у них переплетено с прошлым.

Еще их прадеды нашли в долине мраморное изваяние спящего мужчины и склонившейся над ним женщины с факелом. С тех пор они поклонялись этому изваянию, принятому ими за богородицу, оплакивающую сына.

Это был настолько жизнерадостный народ, что даже в смерти не видел ничего печального.

Они были доброжелательны и покладисты. И мирились с тем, что островной старейшина захватил самые рыбные места на берегу и наложил лапу на денежные приношения в храме. Крика из-за этого не поднимали; разве что иной пастух или батрак поворчит себе под нос — и все.

Это был народ, свыкшийся с окружающей жизнью и не умевший представить себе лучшую.

В этом году стояла очень суровая зима. Целыми неделями холодный дождь хлестал по скалам, море билось грозно, и холодный ветер проносился над островом.

Жители сидели в хижинах возле огня и занимались рукоделием. Всю зиму ни один чужак не попадал на их побережье, да и они не выходили за внешние рифы. Даже сосед редко заходил к соседу.

Но потом настали весенние дни. Солнце светило ослепительно. Меловые берега внешних островов в несколько дней побелели. Сочная трава вырастала на глазах.

Мягкий ветерок гладил ветки ветлы, словно девичьи косы. Он несся с востока, с запада, поворачивал на юго-запад, затихая на целые дни. Небесный свод синим шелком простирался над светлой водой.

Когда пастух Никиас, выходя в поле, закидывал голову, одно небо за другим раскрывалось перед ним. Он глядел в эти просторы, раскрывающиеся перед ним, как лепестки цветка, и молодое сердце его наполнялось печалью.