Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Тьфу, черт, чего только не приходится переносить мужчине из-за какой-то девчонки! Гоняйся за ней полночи, броди, точно лунатик, по пустой мельнице. А как бы славно было отдохнуть после вчерашнего сенокоса!

Он опять поднялся на разрушенную, плотину, все время испытывая ощущение, будто кто-то хочет схватить его когтями за мокрую ногу и стащить вниз в черную глубину.

Когда Куста снова очутился перед мельницей, ему показалось, что внутри кто-то ходит. Но нет, он, кажется, ослышался. Лишь сверчок скрипел в старой печи.

Парень устало уселся на колоду, валявшуюся под окном, и задумался.

…Почему она такая строптивая? Что ей сделается? Ее не убудет, если поспит с парнем под одним одеялом. Неужели она не понимает, как это хорошо?

…Кабы вместо Маали была Мари… Да, эта девица другого сорта… Они бы сейчас с ней валялись на сеновале, на свежем сене… как на прошлой неделе…

…Ух, терпеть он не может эту девку! Противной казалась хозяйская дочь Мари батраку Кусте. Слишком распущенная, слишком доступная… Со всяким целуется, кто голову не отвернет… Со всяким готова переспать, кто не бежит от нее… Круглая, мягонькая такая…

А-ах, как зевается! Кости ноют после вчерашнего сенокоса. Поспать бы немножко!

…Девушка не должна желать никого, кроме одного, девушка должна быть чистой… Из-за этого его и влечет к Маали. Но какая же она строптивая, ну просто полоумная!..

Эх, как хорошо было бы теперь поспать… А еще лучше — в обнимку… Глаза в изнеможении закрыты… Тепло, сладко усталому телу… Не щекочи!.. Вот ты что затеяла… Думаешь, я не могу так?.. Ну-ну!..

Эх, черт, как спать хочется! Поневоле задремлешь.

Вдруг в голове Кусты промелькнула мысль: а что, если Маали ушла, пока он там возился около мельничного колеса? И сразу сон как рукой сняло, а вместе с тем прошел и гнев. Парню стало только больно, горько.

…Если бы она знала, как он тоскует по ней! Она бы так не играла. Потому что она все же добрая, сердечная девушка… Если бы она могла понять, как что-то жжет и ворочается у него в груди, словно горячий камень. Эта неугасимая страсть, она не дает покоя ни ночью, ни днем… Разве он виноват, что родился мужчиной, а она — женщиной и что его влечет к ней?

Он опустил голову на руки.

…А Маали, видно, думает, что он необузданный, грубый, бессердечный… Она думает так из-за его похождений с Мари, да и всего прочего… Не понимает она одного: все это потому, что он любит ее, Маали… Любит так, что невозможно выразить словами…

От этих горьких мыслей парню стало больно, плечи его затряслись.

И в эту минуту кто-то тихонько тронул рукой его спутанные волосы и мягко произнес:

— Куста!

Парень вздрогнул от неожиданности и оглянулся. По ту сторону оконной решетки в мельничном помещении стояла Маали. Куста сжал ее теплую руку своей влажной от слез ладонью.

В первую минуту оба молчали, не зная, что сказать. Луна выплыла из-за тучи и осветила смущенное лицо Кусты.

— Почему ты такая? — спросил наконец он.

— А ты почему такой? — вопросом же ответила девушка.

Куста снова присел на колоду, не выпуская ее руки. Маали тоже оперлась на подоконник.

— Ты же знаешь, что я этого не могу, — продолжала девушка.

— Зачем ты меня мучаешь? Ты же видишь, как я тебя хочу…

— Но я не могу!.. Ты думаешь, сама я… — Голос девушки перешел в жаркий шепот. — Нельзя же…

— Почему? — тоже шепча, допытывался Куста, прижимая лицо к железной решетке.

— Ты сам знаешь… Тебе-то ничего, а мне что делать?.. Куда потом деваться?..

— Я женюсь на тебе, — сказал парень, сам хорошенько не веря своим словам.

— Нет, ты меня не захочешь в жены… Я стара… и бедна… — печально ответила девушка, но в голосе ее слышалась мольба: «Женись, дорогой, женись, ну пожалуйста!»

— На два-три года старше меня… Ничего не значит…

Он сжал руку Маали и сказал:

— А теперь открой дверь.

Но она покачала головой:

— Нет, не открою. Все вы, парни, как звери дикие, с вами только и говорить через решетку.

На этом разговор снова оборвался.

Куста поглядел на озеро. Где-то в омуте, сверкавшем от лунного света, всплеснула большая рыба. Побежали круги, свет месяца заплясал на них, разбиваясь и снова возникая. Деревья по берегам, словно темные холмы, подымались к уже прояснявшемуся небу. Луна серебрила их верхушки.

Куста чувствовал, что в нем рождается что-то новое, чистое. Его рука, державшая руку Маали, задрожала.

— Маали, — прошептал он. — Маали!

— Что?

— Ты не сердишься на меня?