Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Через полтора часа директорский «УАЗик» подкатил снова. Из багажника его торчали не струганные доски. Между тем, Панкратыч отдыхал, прислонившись к пеньку. Виновница переполоха лежала до поры в кустах ежевики, заботливо прикрытая от солнца лопухами. Пети вообще не было видно. Из начатой, глубиной примерно по колено, могилы виднелась штыковая лопата.

— Что-то быстро ты устал. Куда делся коллега?

Грендельман начал доставать из сумки продукты — бутылку водки, полбуханки чёрного хлеба, банку толстолобика в томате. Натюрморт с гранёным стаканом! Панкратыч заводил носом.

— А сигареты?

— Травитесь!

Две пачки «Примы» бухнулись в траву, рядом с толстолобиком. Грендельман понимал, что на такую публику сильно давить нельзя.

— Да, вот ещё лимонад, «Буратино». Андрей, подай одну бутылку. Куда Петя-то запропастился?

— «Буратино» — это хорошо!

Панкратыч открыл зубами металлическую пробку и, не удостоив ответом директора, жадно припал к горлышку. Грендельман начал потихоньку закипать.

— Я тебя спрашиваю, или вон ту ворону?!

— Петя ушёл за водой! Мы тут от жажды, как два Буратины, одеревенели совсем, — оторвался, наконец, от бутылки бывший профессиональный плотник.

— Ясно. Отдохнул, попил? Пошли — выгружать доски с инструментом.

Мужик нехотя поднялся и отправился к машине, поспешая вслед за начальством. Директор уже вытаскивал из кабины плотницкий ящик.

— Проверяй ассортимент. Что принял, то и сдашь мне, понял?

Панкратыч, кивнув, принялся монотонно перечислять:

— Гвозди, пила, топор, молоток… Ага! Рубанка нет!

— На кой тебе рубанок, дядя? — подал голос, молчавший до сих пор, Ефимов.

— Дык, ведь… чтоб домовинку… по-людски, — попытался объяснить временно нанятый работник.

— И так сойдёт. Невелика помидорина.

Участковый посчитал на этом, что разговор закончен и демонстративно отвернулся от горе-плотника. Он ни во что не ставил подобную публику. О чём вообще можно говорить с людьми, по которым давно плачет лечебно-трудовой профилакторий? Будь его, Ефимова воля — давно бы все эти Панкратычи, Пети, Прохоры… спички лобзиком выпиливали! За забором с колючей проволокой, бессрочно. Никчемные граждане, совершенно потерянные для общества.

Панкратыч же принялся выгружать доски, приговаривая:

— Двухметровка, обрезная.… Второй сорт, ёлка.… Сгодится на гроб, Наум Лаврентьевич! Изладим!

Тем временем на горизонте появился Петя. Он тащил с собой трёхлитровую банку воды.

— Вот, к мостику бегал за водичкой. Жажда замучила, знаете ли.

Грендельман понимающе кивнул. Вскорости работа закипела. Мужики, как кроты, копали землю, могила становилась всё глубже. «УАЗик» отъехал.

Кабан поднял руку. Автобус остановился посреди дороги, утонув в облаке пыли. Дверца открылась, амбал протиснулся в салон.

— Ты чего в очках? — полюбопытствовал Суслонов.

— Солнце слепит, — буркнул в ответ Кабан.

И, чтобы избежать дальнейших вопросов, повёл свой разговор.

— Хотел договориться кое о чём с тобой, Суслик.

Водителю автобуса не нравилось, когда его так называли, но он промолчал. Отметив злорадно про себя, что у местного «короля» разбит шнобель, Боря сделал вид, что внимательно его слушает, и даже подобострастно склонился в сторону пыхтящего здоровяка.

— Говори, кореш!

— Мне в район скоро надо будет съездить. Подкинешь до вокзала?

— Так это… без промблем, с утра. Автобус идёт по расписанию. В аккурат, к электричке, — непонимающе ответил водила.

О чём договариваться-то Кабан собрался? Пять копеек за билет он сроду не платил. И никогда об этом не договаривался.

— Ага, ну и ладно, — бугай помолчал немного, потом попросил, — дай папиросу!

Суслонов выдал ему «Беломорину» и закурил сам, ожидающе глядя на собеседника.

Поняв, что пауза затягивается, Кабан, наконец, приступил к главному:

— Где мне найти щенков? Ну, практикантов этих сопливых…

— А ты разве не знаешь? Они живут в одной хате с Панкратычем и Петей. Кудря — выпить не дурак, а очкастый всё к Верке таскается. На пару с этим — грузином ли, армяном ли… Да, ты, поди, не знаком с ним. Тоже недавно здесь объявился. Так вот, они в комендатуру, почитай, каждый день шныряют. Ближе к ночи только домой возвращаются. Любовнички, мать их растак!

Боря захихикал. Но Кабану сегодня было не до шуток.

— А Верка — это та самая, чернявенькая? — спросил он, потрогав нос осторожно.

— Ну, да, она. Недотрога, что ты. Я хотел её снять, подъехал тут на кривой козе. То, сё, говорю, давай на пикничок съездим в выходные, на природу. Отдохнём культурно, пятое, десятое. А она мне, мол, вы, дядя женатый, так вот и идите домой — к супруге, к детишкам. Ой, думаю, кому ты нужна, цаца! Тут девок — раком до Китая не переставить, и все дают. Милуйся с практикантом своим, сопли ему вытирай, дура!