Мария Свешникова - Квартира № 41 [litres]

– Нравится? Расскажи, чего навыслеживал. – Вера хватается хищными цепкими пальцами за мою ложку и начинает тянуть тарелку сырного супа в свою сторону.

Белесая капля супа падает ей на грудь. Еще немного, и она стечет в ложбинку.

– Так есть хочется, не могу. А этот ворон, – Вера взглядом показывает на официанта по имени Марк (по крайней мере, так написано на бейджике), – никак не несет!

– Ешь-ешь! – Я пододвигаю к ней тарелку супа.

– Так чего выследил? Поделишься?

Выследил? Делиться? Это она вообще о чем? Я наблюдаю за каплей. Мне не до слов.

Вера пальцами проводит по моей кисти, чтобы я вернулся обратно в разговор. Я смеюсь – все это кажется мне таким наивным и глупым. Уже много лет. Скоро будет семь – как мы просто наблюдаем друг за другом.

– Прости, я задумался.

– На тему? – Кажется, она замечает свою оплошность и вот уже осматривает стол в поисках салфетки.

– На тему капель спермы, стекающих по подбородку. – Мне остается лишь честность.

– Не жизненно! Одной каплей никогда и ничего не ограничивается.

– В старости мы будем так же умно вести себя? – интересуюсь я, как будто мне снова шестнадцать и я, накуренный, попал на «Рассекая волны» Ларса фон Триера и, не понимая трагизма происходящего, смеюсь.

– А вдруг не будет старости? – Вера говорит это с таким страхом в голосе, что меня неприятно передергивает.

– А что будет, если не старость? – Меня интересуют ее вариации апокалипсиса.

– Третья мировая война. Или эпидемия. Или ее просто не будет. По воле случая.

– Хочешь, чтобы я умер молодым?

– Ты уже с этим опоздал. Молодость в прямом ее понимании мы оставили лет десять тому назад.

Она смотрит на свою грудь и все же замечает траекторию движения капли. Вера взглядом обходит весь столик, тянется к салфетнице и начинает исправлять приятное для меня недоразумение. Весь парадокс в том, что, сколько бы раз я ни проносил вилку мимо рта и ни орошал джинсы томатным соусом, салфеток на столе никогда не было.

…Нет, ну вот бывает же так? Когда надо – никогда не докричишься до официанта, чтобы тот подошел, еще упрашивать приходится. Подай, принеси. Он хоть упаковку чая или кофе купил на чаевые, что я ему оставляю? Нет, скотина, все пробухал! Я же знаю, как он на пару с барменом сливают ром и виски и после закрытия нажираются, а на деньги, вырученные с посетителей, снимают шаболд в соседнем задрипанном баре. Я же не сомневаюсь в их умении в силу возраста все опошлять и сводить к примитивным понятиям.

– Эй, уважаемый! Кофе принеси! – кричу, не просто повышаю голос, а именно кричу я на официанта.

– Ты что, с ума сошел? Я на минуту. У меня встреча по работе, а ты мне своей метафизикой настроение сбиваешь. Хорош уже, ладно?

Вера уходит за другой столик. Смотрит. Молчит.

– Марк, – подзываю я официанта грозным щелчком пальцев, – вторую чашку кофе на тот стол, счет за даму в сером платье – мне в руки. И купи уже пачку чая на те деньги, что я тебе оставляю.

– А кофе можно?

– А кофе нельзя!

Вера улыбается счету, который услужливо принесли не ей. 1:0. Вот только в чью пользу, непонятно.

Не одна… Сидит. Беседует. Поглядывает на собеседницу с умилительным презрением. Облокачивается на стеклянный стол, постоянно всматривается в часы, как будто циферблат умеет творить чудеса. Хотя вдруг умеет? Кто его, циферблат, разберет.

Пухлая женщина лет шестидесяти с откровенной проседью курит одну за одной тонкие сигареты. Накидывает вязаную кружевную шаль. Пошло и шаблонно. Она как антипод Веры – некто, кем Вера никогда, к ее счастью, не сможет стать. Она и в шестьдесят будет худой и вряд ли седой.

Я прислушиваюсь к их разговору.

– Вера! Ты мне нравишься, но, господи, сколько же в тебе этой жеманности! Ты будь попроще. Все эти тексты… – Женщина нарочито шелестит распечатками. – Люди их не понимают… Тиражи упали в шесть раз за прошедшие восемь лет.

– Вы хотите сказать, что я исписалась? Что мне нечего сказать этому миру? – Вера мигом переходит на холодный безразличный тон.

– Сказать есть что, но вот форма… Не соответствует она содержанию… Я прекрасно понимала, когда ты решила писать детские книжки, думала, что у тебя получится. Но твой конек – эротика. Ты по своей природе самка, а не добродушная фея, рассказывающая детям сказки. Одумайся, пока все не потеряла.

– А мне есть что терять?

– Читателей, деньги, время, надежду, наслаждение.

Вере всегда тяжело терпеть унижения с женского фронта. Мужские – да, женские – ни при каких условиях. Ощущение женской власти всегда возвращает Веру в детство.