Мария Свешникова - Квартира № 41 [litres]

– Тебе абсолютно не важно, что со мной? – Надя глотала вино с остервенением, ей думалось, что возможно выпить всю боль этой ночи залпом.

– Нет никакой разницы, действительно ли мне важно, что с тобой, или я просто делаю вид. Большинству твоих знакомых абсолютно по барабану, что там у тебя произошло, но они рьяно будут разыгрывать трагедию, что заинтересованы, станут тебя слушать и успокаивать. И этого ты ждешь от меня. Что я буду прыгать вокруг тебя и подтверждать твою теорию жестокого мира.

– Но я правда в тебя влюбилась. И если бы ты позвал, я ушла бы от мужа, – пыталась она вернуть беседу в русло их с Игорем взаимоотношений.

– Я это тоже понимаю, Надя. Только есть одно «но»: не виноват я в том, что ты в меня влюбилась. И в том, что не соответствую твоим ожиданиям, тоже не виноват. Ты ищешь во мне причины, а во мне их нет – они внутри тебя. – Игорь мягким голосом попытался объяснить Наде, под каким углом смотрит на ситуацию. И искренне пытался помочь.

– Это же жестоко. Так относиться к людям, когда они к тебе со всей душой, – не унималась она.

– Так я к тебе тоже со всей душой, просто моя душа устроена несколько иначе.

– Я вообще сомневаюсь, что она у тебя есть. – Надя поднялась и молча ушла.

Ей казалось странным, что Игорь не бросился ее догонять. Ей казалось дико странной вообще его реакция и слова. «Со всей душой. Тоже мне…»

Если бы Надя умела писать, она написала бы книгу о том, как выжить после страсти или собрать себя из осколков. Как стать фениксом и восстать из пепла. Пока она этого не умела.

Потерять любовника было неожиданно. Неожиданнее, чем потерять мужа. И, что удивительно, теперь ей действительно стало очень больно.

Всю бессонную ночь Надя представляла себе письмо в прошлое. Письмо, адресованное Игорю, самое страшное письмо, которое только может получить мужчина. Из серии: «Знаешь, я очень долго не могла тебя простить, а теперь говорю тебе чистосердечное спасибо, настоящее искреннее спасибо за то, что сейчас я счастлива. Спасибо, что научил быть сильной. Пройдя через тебя, я по-настоящему начала ценить жизнь. Ты был болезнью, лекарство от которой – поверить в себя. Спасибо тебе за мой иммунитет ко всему безнадежному и грустному. Спасибо за то, что однажды, улыбнувшись сквозь слезы, я перестала себя жалеть. И спасибо, что никогда меня не жалел. И ты знаешь… несмотря на обманы и боль… я желаю тебе счастья».

Да, когда-нибудь Надя достигнет просветления и напишет подобное письмо Игорю, но в ту ночь она молилась только об одном: не столкнуться с ним и его любовницей за завтраком, не выходить из номера, пока его машина не исчезнет с парковки, и не видеть его в ближайшие годы. Ей страшно хотелось ненавидеть Игоря, разозлиться на него, на чуть полноватого провинциала с нездорово завышенной самооценкой, дважды разведенного, негодного для брака и человеческих отношений; возненавидеть его всем сердцем, разозлиться так сильно, чтобы хотелось колотить кулаками и вонзать каблуки между ребер, а потом… молиться о равнодушии, о чуть высокомерной брезгливости… Чтобы относиться к нему просто: «Было… Было и прошло…»

Однако Игорь у Нади не проходил, даже перешел в хроническое любовное заболевание. Иногда ей казалось, что Игорь зацепил ее тем, что не поддавался на манипуляции и провокации, иногда – что это просто роковое влечение, и на молекулярном уровне ее зацепил его запах; а порой Надя и вовсе думала, что дело в ней самой – она настолько порочна и эгоистична, что не может простить, когда кто-то на этой земле предпочел ей другую. Правда, к мужу это не относилось. А только к Игорю…

Неделя прошла в слезах и в кровати номера отеля. В упоительной жалости к самой себе она ходила по стенам, как шаолиньский монах, пытаясь найти равновесие в перевернутом положении вселенной.

Надя всегда любила живые помещения, доверху заполненные звуками и чем-то неявленным.

Квартира запомнилась Наде приятно угрюмой, полной таинственной меланхолии и звонкой, где шаги откликались колокольным перезвоном, а высокие потолки с восстановленными потолочными плинтусами и лепниной начала прошлого века давали воздуха и кружили голову, как бокал игристого за завтраком. Французский балкон позволял выставить плетеное кресло и читать поэзию декаданса. Надя не знала, зачем ей одной три комнаты, но поскольку квартира досталась после развода, решила не рефлексировать лишний раз.