Алексан Аракелян: Поиски натуры

Он лежал в углу комнаты. Маленькая однокомнатная квартирка в пригороде Москвы. Он выбрал ее из-за двери. Дверь была железная. Не было балкона, и единственное окно выходило во двор. Всегда пустой двор пригорода, грязный, с несколькими мусорными контейнерами и бомжами, которые вместе с собаками рылись в мусоре. То, что не годилось для них, они отдавали собакам и уходили вместе.

Уже несколько дней на въезде во двор стояли два «мерседеса». Они стояли днем и ночью. Они ждали его. Он знал, что за ним придут. Он мог уйти, но он остался.

У него в холодильнике еще было много еды. «Этого хватит, – подумал он, – еще дня на два на три».

А потом он выйдет… Он смотрит телевизор и слушает сообщения о погоде. Ему хочется еще раз услышать об этом. Какая же будет погода? Он хотел увидеть солнце, но на этой неделе ожидается только дождь. Он не увидит солнца, и мысль эта преследует его. Около брошенных в углу комнаты матрацев – ружье. На случай, если они начнут штурмовать, но это не те, кто способен на такое, они послали других, тех, что могут только ждать.

Они поняли: все бесполезно. То, что он взял у них, больше не вернуть. Они постановили, что ему – пора. Если бы и он сам не решил того же для себя, он бы ушел.

Это было в те дни, когда он только «открывал себе солнце». Солнце своего сердца, не похожее на обычную жару. Только тепло: домашнее материнское – то, что можно сравнить с солнцем. Вот тогда он и впустил в себя тепло, происхождение которого не мог объяснить. Оно держало его сердце теплым и в дождь, и в холод. Скорее всего, это было связано с женщиной, которую он полюбил.

Он не мог сказать ей об этом, думал, что скажет позже. Он хотел создать ее, и с этого времени уже знал, что станет художником. К нему пришла мысль, что всю свою жизнь он искал натуру, которая была бы похожа на то, что он почувствовал в себе, – впервые и навсегда.

Он мог бы мог выйти, если бы не последний штрих к статуе. Он смотрел на нее с разных сторон, но не видел в ней тепла. Он так или иначе работал над ней тридцать лет. Это было единственное произведение, которого никто не видел, оно было в его сердце. Он работал над ней тогда, когда приходило тепло, каждый раз стараясь передать волну, которая захватывало его. В тот день он понял, что пора закончить сделанное.

Он отодвинул штору и посмотрел во двор. Бомжи ушли. Дождь. И два «мерседеса».

Он лег на матрас, закурил сигарету, закрыл глаза и забыл о том, что на улице дождь…

Стояли первые дни весны, снег еще не растаял. Он шел из школы в резиновых сапогах. Стволы сосен уже чувствовали весну, и под солнцем насыщались теплом.

Она жила рядом.

Все началось весной. Весна в Сибири недолгая, а зимы длинные. Ты ждешь слишком долго, пока проснется твое сердце. Когда оно просыпается, тебе хочется жить, вдыхая тепло, и ты берешь его отовсюду, где только можно. Потом ты будешь вечно путать, чего ты ищешь, любви или тепла, потому что они всегда приходят вместе. Два солнца и твое чувство, похожее на солнце.

Зимой он болел, поэтому его оставляли дома. Кроме маленькой однокомнатной квартирки, где они жили с мамой, у него была еще лестница подъезда, куда он мог выходить.

Они жили на седьмом этаже, и он поднимался на четырнадцатый, чтобы смотреть на сосны и на небо. А когда выйдешь из теплой комнаты и посмотришь на небо, оно тебе кажется таким же теплым. И тогда он полюбил небо.

Когда он в первый раз он услышал ее смех, не помнил. Это был смех из другого мира, мира, связанного с небом. С этого времени он каждый день старался посидеть на подоконнике в подъезде четырнадцатого этажа, чтобы снова услышать тот смех или звуки шагов, которые затихали на восьмом этаже.

Он будет ждать ее долго, боясь, что когда увидит, уйдет тепло. Ему было одиннадцать лет, а ей – пятнадцать. Он спустился с подоконника весной, чтобы встретить ее на лестнице. Она была уже без шапки, с распущенными по белой куртке волосами и синими, похожими на небо, глазами. Она почувствовала его взгляд, посмотрела на него и улыбнулась.

Ему надо было сделать только несколько шагов, чтобы спуститься и войти в другой мир, а он этого не сделал. Волна, которая в первый раз охватила его, была слишком теплой, после чего его сердце больше не хотело холода. Иногда она приходила одна, но все чаще с мальчиками, которые провожали ее до дверей.

Он бросил школу и поступил в художественное училище. Целыми днями пропадал в мастерской. Мысль о тепле была связана только с ней. Формы ему удавались лучше всех, но они были пусты. Когда он делал очередной бюст, скульптуру или композицию, они казались ему холодными, хотя рядом восхищались и называли его Роденом.