Алексан Аракелян - Время туманов

Они поднимались, чтобы найти свое место на лестнице, и с ними были только звезды, и мир, который был полон только желанием. Они, поднимаясь, были наполнены желанием, и солнцем, и ритмами, которые постепенно убирали из них память прошлого и будущего, оставляя то единственное, что имело смысл, и когда зов уже звучал, лестница была похожа на колыхающийся белый флаг желания, и ты чувствовал этот ритм и гимн желания, и они обволакивали тебя, и забирали к себе – это было, что-то такое, которое нельзя было ни с чем сравнить, после этого не было опустошения, а только звезды и накрытая небрежно разбросанными повсюду одеялами лестница, по которой ты один добирался домой. У лестницы была особая магия, она имела свое значение, она в этот день, как большой белый цветок, открывалась для одного, как открываются цветы, чтобы отдать свой нектар.

Это было раз в неделю, до того, когда должен был прийти большой катер, чтобы забрать отдыхающих, все остальное их время было заполнено, как и везде на этих островах, морем и вечерними танцами или встречами в баре Пикаса. Не прошло и месяца, как я чувствовал себя уже аборигеном. Я знал все тайны острова, а вернее, его жителей, или то, что на острове просто нет тайн.

До обеда я пытался в первое время прилично выглядеть, пока у меня получали деньги, потом мне надо было спускаться обедать, или слегка позавтракать и выйти на площадь, которая в это время начинала наполняться родителями, детьми которых в это время занималась Балерина, потому что она была оттуда, откуда я был сам, и традиционно она меня невзлюбила, и я не мог объяснить это, наверно, потому что на острове были особые отношения у всех со всеми, и она не знала, могу ли я это принять. Особые отношения между мужчинами и женщинами, и того поиска желания, который был и во мне, она не увидела в первый раз, а потом ей было все равно, как и мне. В это время приходили и священник с губернатором, они садились на скамейку рядом с магазином музыкальных инструментов, откуда звучала музыка, и Поляк играл на рояле, а его сестра на саксофоне, и дети, одетые в белые платья, красиво двигались, и глаза священника покрывались влагой. Я подходил к ним и садился рядом. Когда не было губернатора, мы говорили со священником, потому что его глаза покрывались влагой, а мои нет, и мы говорили об этом. А это было уже вечером, и в первый раз, и потом, когда я это увидел, это было и во мне, но я не мог бы об этом сказать так, как это говорили Пуа Пуа и Балерина. Вечером мы поднимались из бара Пикаса на площадь, и все поднимались на площадь, и на площади почти не было места, только маленькая площадка у лимонного дерева, где должен был быть фонтан. И тогда Балерина и Пуа Пуа начинали свой танец желания, и саксофон звучал как желание, а рояль пытался объяснить, что не надо спешить, и они танцевали, и еще не было Миа Миа, потому что в этом танце были только они и они говорили о своем, и говорили так, что ты понимал, что будет дальше, потому что это было и в тебе, и в тех, которые смотрели на них, и даже в жене Пикаса, которую он, подталкивая, выносил на площадь. И я понял священника, потому что он не знал, как уберечь маленьких Ангелов, которые учились у Балерины, от вечера и ночи, которые так похожи на годы моей жизни. И этот вопрос мучал его, потому что это было сильнее того, что он пытался им сказать, а с другой стороны это было именно то, что он пытался им сказать.

Дни становились наполнены ожиданием этого праздника, и, когда я ставил утром кофе для двоих, в моем сердце сидело тепло, то тепло, которое я чувствовал во времена холода и первого свидания. Здесь не было холода, и они были другие, но тепло в моем сердце было тем самым, – первого желания и познания женщины, которая и была для меня миром, и потом я буду всегда искать женщину, чтобы она зажгла мое сердце. Я буду думать об этом, когда варится кофе для двоих, и в душе будет покой, потому что в ней не будет страха, что это исчезнет, потому что я знаю что ищу – только это тепло.

Площадь была очень маленькая, несколько домов и гостиниц. Дома были в основном двухэтажные и построенные из белого туфа, который со временем принимал теплый персиковый цвет, и тропинки, и заборы – все было из белого туфа. Иногда мне не хватало снега, особенно, когда начинались туманы, и они были везде, даже у меня наверху, около моей кровати, но и тогда я не хотел вернуться. Хорошо, что так бывает в конце, а не в начале, потому что, если бы у меня это было в начале, как у Пикаса, или у тех, которые здесь родились, то не было бы такого ощущения праздника или света, и я бы не смог это понять, потому что до барабанов, отсчитывающих ритмы желания, надо было долго изучать музыку, читать и смотреть картины, и это все должно было начать жить в тебе.