Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

На бренчанье кастрюль откликнулся чайник, запел свою песню: на «буржуйке» вода закипала просто мгновенно! Схватив заварочный чайник, я побежал всполаскивать его.

В кухне холодный воздух снова обтянул мое лицо и перед носом тут же возникло облачко пара. Тепло «буржуйки» в кухню не доходило, не согревала ее и газовая плита. Газ подавался из баллонов, которые стояли снаружи, в металлической будке. В город их завозили с перебоями, и газа порой не хватало, приходилось его экономить. Но и такая плита для этого дома была почти роскошью: еще совсем недавно на кухне шумел примус.

Приезжая к старикам, я каждый раз невольно сравнивал нашу вполне благоустроенную квартиру в Чирчике – с горячей водой, с ванной, с газом, который никто и не думал экономить, и это бедное, почти сельское жилище. Дом был тесный: зал и всего одна спальня, где спали дочери. А теперь, когда дедушка Ханан так тяжело болел, вместе с ними спала и бабушка. Правда, были еще две летние комнаты в отдельных постройках, которые стояли во дворе, но зимой их слишком дорого стоило обогревать.

– Валэрька, Валэрька, – заулыбалась бабушка и покивала мне. – Доставай чайную посуду.

Бабушка вышла на кухню в полном боевом снаряжении: в овчинном меховом жилете, в валенках, в платке на голове.

Платок бабушка носила постоянно, на ночь заменяя его косынкой. Бабушка, кстати говоря, во всем, не только в одежде, строго придерживалась еврейских обычаев.

Но строгости касались лишь ее самой, они не распространялись на семью.

В отличие от бабушки Лизы бабушка Абигай была человеком терпимым. Она не сердилась, если кто-нибудь смешивал посуду или по субботам случайно включал газ, зажигал свет. Бабушка Лиза – та просто визжала от ярости в подобных случаях. А эта вообще редко повышала голос. Ну, разве что на детей, но не на деда Ханана.

Многие дети пристально наблюдают за отношениями взрослых, сравнивают их, осуждают или одобряют. У меня были для этого достаточно серьезные причины. В своем доме я жил в напряженном ожидании скандалов, которые то и дело устраивал отец. В доме деда Ёсхаима я чуть ли не каждый день слышал перебранки то между бабушкой Лизой и моим отцом, то между ней и дедом. Словом, семейных ссор я насмотрелся. То, что это плохо, что должно быть не так, я, конечно, чувствовал и сам. А подтверждением служили бабушка Абигай, дедушка Ханан и их дети. Вот уж где я никогда не слышал ни скандалов, ни грубых взаимных попреков! Наверняка и у Ханана с Абигай бывали разногласия, и этой моей бабушке случалось быть недовольной мужем или детьми, но отношения выяснялись нормально. Не без нервов, конечно, но без злобы и оскорблений. В этом доме вообще постоянно ощущалось, что все друг друга любят. И трудности здесь были общие.

А уж трудностей выпало…

Когда я немного подрос и больше узнал об этом, я не раз думал с горьким недоумением: почему же в такой прекрасной семье так много бед? Несправедливо!

Вот, скажем, дедушка. Хороший, добрый, справедливый человек. Любящий муж и отец. А судьба его била и била.

Дедушка вырос в ортодоксальной еврейской семье, мечтавшей о родине предков. И в 1933 году его мать, – ее звали Булор, – уехала, а точнее говоря сбежала вместе с четырнадцатилетней дочерью. Почему вместе с нею не смог сбежать и сын, я не знаю, но мне известно, что до женитьбы, то есть до 34-го года, Ханан дважды пытался это сделать и оба раза был пойман. Слава Богу, в те годы законы в СССР еще не были такими свирепыми, и дело ограничилось отсидкой. Кстати, прабабушка моя Булор после долгих мытарств в Афганистане и Иране добралась-таки до Израиля и в 62-ом году прислала вызов сыну. Но бабушка Абигай уезжать не захотела, и они остались в Ташкенте.

К этому времени дедушка Ханан был уже давно и тяжело болен. С войны он вернулся астматиком. Потом заболел туберкулезом. Большую семью надо было кормить, а как? Ханан получил пенсию – или как еще это там называлось – как демобилизованный фронтовик, но прожить на нее было невозможно. И стал он, как и многие другие в те годы, заниматься не очень честным промыслом. Дело было, прямо сказать, уголовное. Кто-то из дедовой компании крал с фабрики кожу, потом ее перепродавали. Для этого имелись «точки сбыта», где сидели «свои люди».

Занимались всем этим семь человек, одного из них поймали, тот «заложил» остальных. Словом, арестовали и судили всю группу. И все они, кроме дедушки, на суде «раскололись». Один только он вел себя достойно, хотя знал, что дадут за это дополнительный срок.