Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Когда наступает Вовкин черед, все знают, что это надолго. Но отбивает он – не оторвешься!

«Туп-туп!» Это он послал лянгу вверх. Взлетая, она казалась пушистым живым зверьком, который подчиняется умелому игроку, словно укротителю: знает, какой высоты надо достичь, под каким углом лететь. Достигнув потолка, лянга спускалась точно к ноге, пружинисто отталкивалась от нее, как спортсмен на батуте от сетки, и снова взлетала, и, перевернувшись, опять неслась вниз…

«Пок-пок!» Это Вовкины ноги, пока лянга была в воздухе, отбили ритм по полу, чтобы подготовиться к очередному удару.

Опарин играет удивительно легко. У многих из нас во время игры все тело в напряжении, обе руки – на весу, как бы поддерживая равновесие. Опарин же держится свободно, осанка у него прямая, он даже при ударе ничуть не подается вперед. Играет он, заложив левую руку за спину, а правую, согнутую в локте, прижимает к боку. Ноги закидывает быстро и точно, промахов не делает…

Мне иногда казалось, что Вовка может играть даже с закрытыми глазами, что тело его само все знает и чувствует. А иногда, наоборот, казалось, что управляют лянгой его глаза, посылая какие-то особые сигналы, что-то излучая. Вовкин взгляд был так прикован к полету, так сосредоточен, что, кажется, наткнись Опарин на стену – пройдет сквозь нее и не заметит.

Закончив серию «сись» – это когда бьешь по лянге, держа ногу все время на весу, не касаясь пола, Вовка перешел к «люрам». Очень сложный кон эти «люры»! Сначала надо заложить ногу за ногу – и вот этой согнутой ногой ударять по лянге. Десять раз! Дальше – еще труднее: надо, подпрыгивая, сгибать обе ноги в коленях так, чтобы одна нога была короче другой – и именно ею отбивать лянгу еще десять раз… Это уже чистая акробатика! Тут даже Вовке приходилось выставлять руки для баланса.

Опарин работал с лянгой уже минут десять без единого провала. Он устал. Его лицо, загоревшее за лето, стало совсем багровым и покрылось испариной. Закончив последнюю серию, он вытер лоб рукавом. Да, это была победа – притом, такая, что ясно было: никому из нас Опарина уже не догнать. Продолжать игру как-то расхотелось.

– Пошли на «Фантомаса», – предложил Эдем. – Я уже два раза смотрел. Классный фильм.

Мы все одобрили идею и разбежались по домам, за деньгами.

Мама на кухне нарезала морковь для плова.

Я любил смотреть, как она это делает. Морковь лежала на тахтаче – это такая доска на коротких ножках, вроде маленького столика. Между ножками стоит тарелка, куда падают нарезанные овощи. Пальцами левой руки мама прижимала к тахтаче половинку моркови, в правой руке мелькало лезвие ножа, из-под которого непрерывно вылетали тоненькие ломтики морковки. Быстрота маминых рук приводила меня в восхищение. Правда, было страшновато: казалось, что ее пальцы вот-вот попадут под лезвие. Сколько бы я ни смотрел, как мама режет овощи, все равно не мог привыкнуть, сердце каждый раз замирало. И так притягивало это зрелище, что хотелось хоть как-то в нем участвовать – пощелкивать, например, пальцами в ритм ударов ножа по доске. Но ритм был такой стремительный, что мои пальцы не поспевали за мамиными!

Услышав, что я вошел, мама обернулась. У нее были заплаканные глаза.

– Дедушке Ханану плохо. Положили в больницу. – Мама всхлипнула, но тут же вытерла слезы.

В кухне за столом сидела Эммка и хрустела морковкой, уставив на маму круглые, вытаращенные глаза. По выражению глаз было понятно: всхлипни мама хоть еще разок, и Эммка закатит такой концерт…

– Поедешь к дедушке, мам? Скоро поедешь?

Мамино волнение передалось и мне. Деду нездоровилось всегда, к этому все как-то привыкли. Но если мама так расстроена и плачет, значит, дела стали много хуже обычного. Мне уже расхотелось идти в кино, захотелось повидать деда. Сегодня выходной, значит мама сегодня поедет и, может быть, возьмет меня с собой…

– Поедем, мам? – еще раз спросил я.

– Папа не пускает, – прошептала она.

Может быть, другому ребенку такой ответ показался бы странным, но не мне, не мне! Я слишком хорошо знал, на какие жестокие причуды способен мой отец. Бесполезно было спрашивать, почему не пускает и как это вообще можно не пустить жену к ее заболевшему отцу. Но мне, повторяю, такие вопросы и не приходили в голову. Я вздохнул и спросил:

– Можно мне в кино?

Мама кивнула:

– Иди. Вот деньги… Послушай, – вдруг попросила она, – возьми-ка с собой Эммку, а? Только за руку держи ее. Все время держи, хорошо?