Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

– Как он обозлился! Ты бы видел, Валера! Он орет на Бикерову, она плачет.

Эммка, растрепанная и побледневшая, лежит на кровати. Левая нога, вся в гипсе – на подушках. Из гипса торчат только пальцы, какие-то белые, запудренные. Я сочувственно киваю, моя нога тоже начинает почему-то ныть и подергиваться. Со-страдание – это очень точное слово.

– Це-елых шесть недель! – с отчаяньем произносит Эммка. – Отстану – не догнать!

Ну, отчаивалась она, пожалуй, зря. Противно, конечно, шесть недель чувствовать себя хромоножкой, но что касается занятий – в советских школах дело было поставлено неплохо – отставал ты или болел, тебе непременно помогали. Мне это тоже пришлось когда-то испытать. А теперь к нам домой что ни день стали приходить Эммкины одноклассницы, объясняли новый материал, помогали делать уроки. Не так уж она и отстала за шесть недель.

Школу № 19 я знал не хуже, чем свою. Отец пришел сюда, когда школа была совсем новой. Летом, во время каникул, он часто бывал здесь, готовясь к занятиям, и брал меня с собой. Мне запомнился пустой спортивный зал, заброшенный двор, заросший бурьяном и колючими кустами. Сейчас этим двором могло бы гордиться любое спортивное общество. Гаревые дорожки, футбольные ворота, баскетбольные и волейбольные стойки. Ничуть не хуже был оснащен спортивными снарядами и зал. И все это оборудование раздобыл отец.

В Советском Союзе все школы, являясь государственными, должны были одинаково снабжаться необходимым для занятий оборудованием. Но… только должны были! На практике все необходимое приходилось выпрашивать, доставать, «выбивать». То есть если в школе был энергичный директор, завуч, завхоз, учителя, она блистала то отличным физическим кабинетом или мастерскими, то, скажем, зооуголком или достаточно приличной мебелью. Если же нет…

Школе № 19 повезло: несколько учителей были энергичны. В том числе и преподаватель физкультуры Юабов. Отец был человек пробивной, его не останавливало ничто и никто. Вскоре на школьные спортивные площадки можно было приглашать экскурсантов.

Отец и преподавал весьма успешно. Особенно силен был как тренер. Выпестовал двух олимпийцев, школа славилась своей баскетбольной командой.

Иногда я приходил на эти тренировки. Я усаживался на одной из скамеек, стоявших вдоль зала – большого, светлого, с высоченным потолком. Человек десять старшеклассников по свистку тренера начинали разминку. Бегая по залу с мячами, они передавали их друг другу, ударяя об пол, стараясь вбросить в корзины. Удары звучали непрерывно, один за другим, и каждый повторялся гулким эхом. Эти звуки, объемные, упругие, наполняли воздух. Вплетались сюда и другие звуки. Скрипели и постукивали кеды. Подрагивали, погромыхивали баскетбольные щиты, на которых висели корзины, дребезжали стекла. И всю эту симфонию перекрывал громкий, властный, командирский голос. Голос тренера, моего отца.

Проходила минута-другая – и мне начинало казаться, что я нахожусь в гуще битвы, что пушки гремят вокруг, что отважный генерал, сражаясь вместе со своими солдатами, командует ими. И этот голос, которого я дома так боялся… А иногда просто ненавидел… Этот противный, грубый, сварливый голос – здесь он звучал совсем по-другому. Мне хотелось его слушать и слушать. Я радовался, я наполнялся гордостью. Да-да, я гордился тем, что это мой отец. Было ли это только тщеславием или во мне дремали другие чувства? Потребность в любви?

Отец успевал комментировать и направлять чуть ли не каждое движение игроков. Сложив руки рупором, не умолкая ни на секунду, он кричал:

– Сосиска, куда? В другой угол… Поливай, Шпилька, поливай! Топи, Котелок, ж-живо! Так, так! Кастрюля, рисуй! («поливай» на отцовском жаргоне означало «бросай мяч в корзину», «топи» – «нападай, отбирай мяч», «рисуй» – «отдай мяч, пасуй»).

Жилы на шее отца напрягались, вздувались голубые, плотные, выпуклые жгуты вен. Лицо было почти неподвижным, очень сосредоточенным, но не слишком напряженным. Все напряжение, казалось, вбирали глаза. Лишь иногда, если во время игры кто-то делал слишком грубый промах, лицо отца багровело. Уж тут могло достаться и Сосиске, и Котелку, и Кастрюле – любому из провинившихся.

Клички игрокам давал отец и – уж не знаю, почему, зачастую они были гастрономически-кухонными.

Школу, благодаря спортивным успехам, хвалило городское начальство, баскетбольная команда отличалась не только в городе, но и в республике. И чем больше о ней говорили, тем выше поднимался авторитет отца. Директор школы, пожилой кореец Николай Лукич, ни в чем ему не отказывал и закрывал глаза на многие поступки школьного «спортивного вождя», которых другому учителю не спустили бы. Мало того что его требовательность к ученикам сочеталась с грубостью, он способен был оскорбить кого угодно. Ну, может, не кого угодно, а тех, кто стоял ниже.