Андрей Дробот - Двенадцать месяцев восхождения

Ад нарастал, и побег стал единственным лекарством, но однажды этому человеку попала в руки карта, где эта тюрьма оказалась единственным обитаемым местом…

Мораль следующая: когда нет точного места, куда бежать, не превращайте свое нынешнее местожительство в ад.

О терпимости

Один человек, оказавшийся в проигрыше, чтобы уйти от горестных мыслей, принялся воображать, что он в выигрыше, что ему хорошо. Это действительно получилось. Ему стало хорошо, хотя на самом деле было не очень. Эффект заметили другие, кто был в проигрыше. Они тоже принялись воображать, что им хорошо. Им действительно стало хорошо. Тогда и те, кому было реально хорошо, которые поначалу нещадно били воображающих, пытаясь выбить из них дурь, вдруг сообразили, что надо поддерживать и даже насаждать среди тех, кто в проигрыше, привычку воображать, будто они в выигрыше, потому что так надежнее быть в реальном выигрыше самим. Вот так и возник где-то то ли дом, то ли общество терпимости.

Мораль состоит в том, что пока тот, кто в проигрыше, будет воображать, что он в выигрыше, какую бы религию он ни исповедовал, он всегда будет в проигрыше, но не будет мешать тем, кто в выигрыше. Именно поэтому государству выгодно поддерживать религиозные учреждения.

О преимуществе катастрофы перед жизнью

Произведения одного великого, но живого поэта стояли в общедоступности много лет, как и его фотографии, и истории, связанные с его жизнью. Все было великим, но не очень интересным. Умер поэт, и его произведения и факты, связанные с его жизнью, на несколько дней увлекли публику, как падение метеорита…

Мораль следующая, и ее используют все средства массовой информации: чужая катастрофа и смерть куда более привлекательны для публики, чем даже великая жизнь.

О великих мастерах…

Малоизвестный поэт, разговаривая с малоизвестным музыкантом, сказал:

– Великий поэт умер…

– Ничего не читал, только фамилия на слуху, – пренебрежительно ответил музыкант.

– Ну все-таки это величина… – укоризненно начал поэт.

– Я его стихи не знаю, как он мою музыку не знал, поэтому мы практически равные величины, – ответил музыкант, оставив поэта в недоумении.

Мораль такова: если не замечать тех, что выше и умнее, то и сам становишься вершиной.

Об ошибочном обожествлении

Некто Всевышний, пребывая на небесах или в горах, или в райских садах, с высоты своего пребывания разбрасывал семена талантов. На земле стояли кувшины, в ожидании этих семян, причем кувшины самых разных форм: красивые и не очень. Большинство талантов, конечно, летело мимо кувшинов и зарывалось в землю, но некоторые попадали в цель. И вот что интересно. В этом божественном сеянии дорогие изящные кувшины, которые на земле имели большую цену, иногда оказывались вовсе без семян талантов, а кувшины бросовые порой обретали многие таланты. И все потому, что семена летели случайно.

Мораль состоит в следующем: не обожествляйте себя, какой бы пост вы ни занимали и каким бы богатством ни обладали, – обожествлением занимаются другие инстанции.

Об известности с посторонней помощью

Как-то собрались политик, актер, писатель, художник, музыкант… и много других мастеров. Поспорили они, кто из них популярнее в народе, кого любят и ценят больше. Спор был долгим. Один говорил про дела во благо нации, другой – про великое таинство сцены, третий – про силу слова, четвертый – про чарующее действие музыки… Чуть не подрались, но раздались голоса учебников, телевизора и газет… Такие громкие, что на их фоне спор мастеров превратился в спор немых:

– Заткнитесь, без нас вы никто!!!

Мораль очевидна: известность мастера зависит не столько от таланта, сколько от популяризации.

О кажущемся служении людям

Однажды умер очередной творец и предстал пред богом Олимпа Зевсом. Зевс направил на творца свой всевидящий взгляд и строго спросил:

– Тебе не хватало того, что я создал? Зачем ты творил?

– Хотел оставить след на земле, – ответил творец.

– Все, что ты должен оставить на земле, мною предусмотрено, – строго сказал Зевс.

– Мне хотелось создать нечто новое, – возразил творец.

– То есть ты считаешь себя умнее меня? – начал сердиться Зевс.

– Но я хотел для людей… – продолжил оправдываться творец.