Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Подъехали к гостинице, единственной в городе. Пока готовили мне комнату, вышел я на лестничную площадку, откуда, как с наблюдательного поста, был свидетелем забавного случая. Женщина, не слишком молодая и привлекательная, однако прилично одетая по тогдашнему времени в белое, нервически прогуливалась взад и вперёд возле лестничного марша, очевидно, кого-то поджидая. Вдруг она подхватила с обочины улицы приличных размеров булыжник. Спустя несколько минут из двери гостиницы вышла молоденькая девочка, плохо одетая и вида самого домашнего. Словно тигрица, женщина в белом набросилась на девочку и нанесла ей удар камнем по голове. Брызнула кровь, и обе заорали и завизжали как бешеные. Я уж решился разнимать дерущихся, когда те, выкрикивая что-то, переместились на улицу. Отовсюду стал прибывать народ, явился запыхавшийся милиционер – то бишь подобие полицейского, и я решил, что благоразумным будет для меня смыться в свою комнату. Но даже после этого судьбе было угодно, чтобы стал я свидетелем окончания столь необычной сцены. Попив чаю, вышел я в коридор гостиницы и увидел женщину и девочку, сидящих бок о бок. А перед ними с видом оратора на митинге, с двумя пистолями на поясе, весь в обличье чёрной кожи, предстоял комиссар, который оказался мужем женщины в белом. С самым внушительным видом он распространялся перед обеими о «коммунистической системе нравственности», красноречиво описуя, как они своим неприглядным поведением принижают достоинство и честь его как комиссара, коммуниста и командира местной милиции. Разъяснял он, как в Коммунистическом сообществе не бывало и не может быть места столь вульгарному чувству как ревность . Ревность! Что за буржуйщина! Чудовищно! Достойны наказанием было бы расстрелять обеих, но он по сердечному милосердию своему, как истинный сын пролетариата, готов великодушно простить. Красноречие командира местной милиции, очевидно, возымело своё действие на провинившихся, поскольку вечером я увидел всех троих мирно сидящими на нижних ступенях лестницы и лущащими семечки подсолнуха.

Позже отправился я в прогулку по городу. Некогда богатый, с процветающей торговлей город был мёртв. Базар пустовал, магазины закрыты и заколочены; люди вид имели подавленный и несчастный, взгляды их исполнены страха. Нигде не услышал я отголоска песен, не встретил улыбки. Не только русские, но и киргизы, сарты и дунганы (74) выглядели горестно-печально. Диктатура пролетариата тяжестью навалилась на эту удалённую, но богатую провинцию, где изначально каждый, за исключением горстки солдат и служащих, был сам себе господином, каждый горожанин имел свой дом и сад, каждый сельский житель – своё поле и двор, где до революции пуд пшеницы стоил десять копеек, мёд применяли для смазки колёс, так как стоил лишь семь копеек за фунт, а масло машинное – вдвое дороже. Здесь был край, где киргизы имели табуны из десятков и тысяч лошадей, пасли стада из сотен и тысяч овец, где доподлинно бедняк скитался по аулам в поиске подаяния верхом на лошади.

Отребье городов и местные криминальные сообщества явились в Туркестане строителями «коммунистического рая».

Чудовищные плакаты на стенах домов и в витринах пустых магазинов оповещали трудящиеся массы об успешном развёртывании мировой революции; грандиозную картину изображали карты мира, раскрашенные красным цветом в тех местах, где революция свершилась. Красной была вся Россия, Германия, Венгрия; темно-красной – Франция, Англия, Италия. Вся в огне Ирландия, Афганистан, Индия и Египет. Соединённые Штаты подпалены, и красные пятна появились в Австралии и Новой Зеландии. Только моря и океаны оставались ещё белыми.

Когда бродил я по базару в надежде купить немного свежего хлеба, то вдруг услышал звуки военной музыки: из-за угла одной из улиц показалась процессия с красными флагами. Ради предосторожности я занял позицию позади опоры здания одного из пустующих магазинов. Как обычно впереди шла ватага мальчишек и собак, а вслед за ними группа коммунистов с красными флагами. Среди них я распознал Александровича, бывшего директора технической гимназии в Ташкенте, который был уволен за воровство и считал себя обиженным «кровавым царским режимом». Далее шествовали солдаты Красной Армии и оркестр, фальшиво исполнявший Интернационал. За ними тащилась пара пулемётов и старое орудие. Процессию замыкал отряд Красной кавалерии. Обыватели, прохожие и прочие подданные «наисвободнейшей страны мира» робко прятались по своим домам и за ближайшими дверями.