Лариса Шкатула - Замуж не напасть [litres самиздат]

– Мне не разрешили с собой долго разговаривать, – сожалеет Евгения, а обещанные пять минут прошли. Завтра я приду к тебе опять. Постарайся выглядеть получше.

Из больницы она едет к матери, где успевает разобраться со своим отпрыском, который спит до половины двенадцатого – в школу ему во вторую смену. Любящая бабушка бережет покой внука, не думая, что тем самым кохает его лень.

– Он ещё вечером сделал уроки! – слабо отбивается вера Александровна. – Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!

Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.

– Зачем ты его балуешь? – сердится Евгения. – Посмотри хотя бы на эти лапы – сорок четвертый размер! Рост – сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!

– сама удивляюсь, – соглашается Вера Александровна, – уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он – настоящий ребенок.

– Спасибо!

– Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.

К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз – когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда – всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет – специально прочитала для такого случая популярную литературу.

У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила – вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!

Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.

– Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?

– Юлия умерла, – говорит он и плачет.

– Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива…

Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"

Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое – смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!

До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.

Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"

Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру – у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему… Господи, если бы так было!

Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.

– Жень, опять ты не закрыла дверь!

Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:

– Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!

Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.

– Жека, у тебя ничего не случилось?

– Юля умерла, – глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.

Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.

– Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!

– Зачем ей углы? – в недоумении престает плакать Евгения.

– Нечем было упереться, вот её и раздавили.

– Откуда ты знаешь, что её раздавили? – продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова – он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать…