Лариса Шкатула - Замуж не напасть [litres самиздат]

Так вот, без двух минут шесть вечера Лопухину зовут к телефону.

– Евгения Андреевна, я рад! – сообщает ей президент знакомой фирмы. – Когда вы сможете выйти к нам на работу?

– В следующий понедельник.

Она думала, что рассчитаться с родным институтом удастся гораздо быстрее, но ей поставили условие: закончить всю свою работу. Пусть скажет спасибо, что отпускают без двухнедельной отработки, как в былые добрые времена!

– Будем ждать! – тепло говорит Валентин Дмитриевич и посмеивается. – Хотите, проведу небольшой сеанс ясновидения? Сейчас все ваши коллеги стоят на старте в ожидании… впрочем, нет, уже побежали, услышав заветный бой курантов!

– Это так! – соглашается Евгения.

– А у нас вы станете забывать о времени! – хвастливо обещает президент.

– «Сдавайтесь мне на честный слово, а там мы будем посмотреть…» Так, кажется, говорил барон фон Врангель, по свидетельству пролетарского поэта Демьяна Бедного. Скорее всего, он говорил по-русски лучше самого поэта, но тогда его образ не вызывал бы у других пролетариев ненависти и желания его бить.

Закончился рабочий день, а Надя так и не появилась. И Евгения не стала её искать. Друг проверяется в беде? Или в радости? Гордыня – грех! Надо бы пойти, повиниться, но в чём? Еще один штрих: раньше она бы извелась размолвка с близкой подругой. Побежала бы её искать, выяснять. А теперь? Что же это такое в ней проклевывается? Чувство собственного достоинства? Или самолюбования – вон я какая гордая?

Так и не сумев подобрать для себя подходящий ярлык, Евгения выходит из института и спускается по лестнице, весело размахивая сумкой. Чересчур весело. В то время, как в ней что-то с хрустом прорастает, даже кости трещат, хотелось бы иметь рядом кого – то близкого, кто бы объяснил: на бойся, Женечка, это болезнь роста. Вернее, прорастания, из безликой, покорной женщина обновленного, уверенного в себе существа. Потому, выше голову! Будет туман, прорвёмся!

На остановке автобуса перед нею тормозят "жигули" и выглядывает лицо кавказкой национальности.

– Садись, дорогая, подвезу, куда скажешь!

– У меня нет денег! – отмахивается Евгения.

– Зачем такой красавице деньги? – изумляется кавказец. – деньги есть у меня!

– Слушай, мужик! – кричат ему сзади. – Вперед подай, дорогу загородил!

"Лицо" захлопывает дверцу и отъезжает вперед, а перед Евгенией распахивается дверца "Вольво".

– Садитесь, благородная, поскольку нам по пути, я с вас много не возьму!

Виталий! Она сразу узнаёт его и садится, краем глаза отмечая возмущенное лицо кавказца. Наверное, он жалеет, что один. А то они бы показали этому нахальному русскому!

Мама не одобряет её национализма, а Евгению ничто на свете так не элит, как русская покорность, вроде: что поделаешь, они сильнее; что поделаешь, они богаче; что поделаешь, плетью обуха не перешибешь! Она уверена, здоровый национализм не вреден. И что плохого, чувствовать себя хозяином на собственной земле?

– Везёт нам на встречи, – говорит она, потому что он улыбается и молчит – пауза как бы затягивается.

– Ищущий, да обрящет! – посмеивается он в ответ на её реплику.

– Но не искали же вы встречи со мной специально?

– Именно искал специально! Целую систему разработал. Конечно, можно было бы ждать у дома, но это слишком наглядно, потом, я не знал, как вы к этому отнесетесь? Для начала я решил пару дней поездить с учетом того, что вы работаете до шести часов вечера. Потом проверил бы, не до пяти ли? Потом прошелся по скользящему графику… К счастью, мне повезло сразу.

– Но почему вы меня искали?

– Ну и вопрос!

– Хотите сказать, я вам понравилась?

– Что вы! Цель моих поисков совсем другая! Узнать, например, как вы относитесь к чеченскому вопросу?

Евгения смеется.

– Просто я подумала, что скажете об этом сами.

– Ах, так: ваши трехдюймовые глазки зажгли огонь…

– Нет, что-нибудь своё.

– А надо ли обо всём говорить?

– Считаете, мы много говорим?

– Очень много!

– Но мы говорим о политике, о ценах, об эстраде… Обо всём, кроме чувств.

– Значит, нет потребности о них говорить.

– Жаль. Люди придумали слова для общения друг с другом, а если сказать нечего…

Внимательно слушая, он уверенно включается в замерший у светофора поток машин.

– А я думаю, дело в другом. Мы так долго высмеивали сентиментальность… Даже термин появился для её обозначения: вопли и сопли! Досмеялись! Теперь сами же боимся говорить о чувствах, чтобы не высмеяли нас. Ведь это как бы проявление слабости.