Дарья Истомина - Леди мэр

— А ты ни при чем?

— Да нет… Я — при всем…

— Чего же ты теперь хочешь? Ты — у него… Кто-то у тебя… Кстати, почему ты так уверен, что у Лизаветы появилась тебе замена? Помимо губернатора…

— А я… уверен?

— Ты же собираешься кому-то там морду бить.

— Это не смешно, Кузьма. Я… я просто чувствую… понимаешь? Ну не может она столько молчать и не замечать меня. Значит, уже есть он… Есть… Она же женщина… Живая… Даже слишком…

— Ну вот и тебя наконец достало.

— Что ты несешь? Что достало?

— Я давно заметил, Семен. Это как весы… Сотворишь кому-нибудь подлянку… Даже по служебной нужде. Так она все одно к тебе вернется. И долбанет!

— Может, тебе поменять службу? На церковную… У тебя бы проповеди хорошо пошли.

— Завелся? Что ж ты раньше так не заводился, а? Я же тебе предлагал, просил даже — махнем к Лизавете. Ну хотя бы для приличия. Ну хотя бы и как бы не к ней, а к Гришке. Цацки-кубики его закинуть.

— Ну да… У меня больше дел нет, кроме кубиков.

— Ты бы хоть перед собой не вилял, Семен. Все же просто. Как же так? Это же мое! В моей конюшне стояло, из моих рук ело, под моим седлом ходило. И вдруг не просто взбрыкнуло да ушло… Это бы ты еще стерпел. Но — уводят, отбирают! Уже клеймо ставят! На твое! Да еще неизвестно кто! И что я тебя тащу к ней? Зачем?!

— Ты… ты зачем свернул?

— Заправиться надо: бак сухой.

Через час на абсолютно безлюдную площадь у мэрии из боковой улицы выползает «Волга» Чичерюкина. Из нее выбирается, озираясь, Туманский, конспиративно поднимает ворот плаща, надевает темные очки. Оглядывается на Чичерюкина, который неподвижно сидит за баранкой.

— А ты чего расселся, Кузьма?

— Нет, Семен… Нет… Это уж ты сам…

— А где это? Ну, фамильное гнездилище?

— Забыл? Мы же его как-то наблюдали. Издали. Когда там еще эта кошмарная руководящая дама пребывала. Эта самая Щеколдиниха еще заборов нагородила — прямо гарнизонных.

— И как это Лизавета у них этот фамильный сарай отыграла? Это же я обещал ей, клялся. И не сумел. И тут мне вонзила!

— Короче! Направо. Вон в ту улочку. И ниже, к Волге. Тут все к Волге…

Туманский, в явной неуверенности, медленно уходит от «Волги». Чичерюкин откидывается, надвигает кепарь на нос и собирается подремать.

Когда Сим-Сим добирается до дедова терема, где-то в глубине подворья глухо бухает ритмичная музыка. Слышны неясно смех и голоса. Ворота на подворье закрыты. У ворот горит уличный фонарь. Туманский, недоуменно прислушиваясь, входит из темени в круг света, снимает темные очки, явно медлит, поправляя галстук-бабочку и обмахивая платком лакировки, поскольку он все еще в смокинго-ресторанном наряде. Снимает плащ и вешает его на плечо, потом, подумав, перевешивает на сгиб руки.

Решительно дергает калитку-дверь. Она заперта.

Он нажимает кнопку звонка. Никакого ответа.

Тогда он стучит в ворота.

— Эй, там, на палубе! Есть живые? Госпожа Туманская… Сударыня… Лизавета Юрьевна… Лиза-а-а!!

Не дождавшись ответа, он раздраженно пинает ворота ногой, оглядевшись, уходит в темень. Прямо в кустарники, лопухи и крапивы под оградой.

Чертыхаясь беззвучно, пробирается в темени и зарослях вдоль сплошного деревянного забора, прислушиваясь к становящейся громче музыке, наконец находит узкую щель, заглядывает в нее. Видно плохо, и он опускается на колени. И балдеет:

— Та-а-ак…

У местных нимф тут шабаш.

Между деревьями на бельевой веревке сушатся мокрые после купания трусики, бюсики и купальники девчонок. На траве содрогается в бешеном ритме мощный музыкальный центр. На полянке полыхает костер, над которым висит котел с варевом, а над ним колдует, тоже пританцовывая под музыку, Гаша. А вокруг костра — отчаянно веселый пляс вопящих юных ведьм. Девчонки извиваются, ухватившись за руки, с мокрыми волосами, в венках и набедренных повязках из травы и кувшинок. Но главное — забыв обо всем на свете, в ту ночь отплясываю среди них, хохоча, и я. Тоже с мокрыми распущенными волосами, картинно задрапированная банной простынкой.

Гаша у костра с котлом вскидывает половник:

— Девки! Хлёбово готово!

Ликующий общий визг с воплями встречает это сообщение. Музыка меняется на нечто очень томное и притихает.

Кто-то включает фонарик над головой стоящего на коленях Туманского и освещает его сверху. Это Лыков. Туманский садится и заслоняет глаза от света. Лыков заглядывает в щель.

— Какого черта?! — злится Сим-Сим.

— Неприлично… в вашем возрасте… подзаборно… втихую… за особами… без ничего почти что… подглядывать. И вроде солидный мужчина.