Дарья Истомина - Леди мэр

Это соседка ходит к нам прибираться, готовить. Но до Агриппины Ивановны ей далеко.

Вот Гришка и отказался лопать. Соку выпил и пошлепал спать.

— Слушай, Кристина, а как это мамаша тебя так спокойно ко мне отпускает?

— Она не «спокойно», — серьезно отвечает Кыся. — Достала меня… Все спрашивает, не звонит ли вам Зюня.

— Ты же знаешь — ничего.

— Так она мне не верит. Ладно, завтра в детсаду выходной, так что я к Гришке только после школы зайду. Вы меня, как Аллилуйю седлать, поучите? Не надоела я вам еще?

— Не смеши… И что бы я без тебя делала?

— А я без вас?

Кыся уходит домой.

А я сажусь у плиты и тупо смотрю, как в кастрюле переворачивается в кипятке курица. Это я для Касаткина бульон варю. На утро.

В кабинет к нему заходить я просто боюсь.

В первый раз я такое вижу.

Он абсолютно спокоен. Только ничего и никого не видит. И я точно знаю — он плачет. Но молча.

Я стараюсь не думать о нем. Споласкиваюсь на ночь. Чищу зубы. Потом долго ищу поясок от теплого халата. И наконец укладываюсь.

Но сна ни в одном глазу.

Только сердце молотит как молотом.

Во втором часу ночи я все-таки решаюсь. Вхожу в кабинет. Он лежит на спине, раскинув широко руки, и смотрит в потолок. Лицо каменное. У дивана все так же горит на стуле дедова настольная лампа. От ее стеклянного колпака зеленого стекла в комнате стоит мутный сумрак.

— Касаткин, давайте я вам свет выключу.

Он меня и не слышит. Как будто ушел. Далеко-далеко.

— Поговорите со мной, Денис. Я не знаю, будет ли вам легче, но прошу вас, попробуйте… Пожалуйста… Вы меня слышите?

Та же реакция. То есть — никакой…

— Вам нельзя быть одному. Вам просто сейчас нельзя быть одному. Это же страшно.

Он молчит.

Я уже ничего не боюсь. И ни о чем не думаю. Сажусь рядом с ним на диван. Осторожно касаюсь его щеки.

— Закройте глаза, Денис. И ни о чем не думайте… Пожалуйста…

Все та же пустота в глазах и абсолютная отрешенность.

Я выключаю настольную лампу и проскальзываю под плед к нему.

Шепчу:

— Я теплая, я простая, я добрая… Ты не один. Я с тобой. Обними меня покрепче. Вот так… Вот так, миленький… И еще раз так…

Впервые прорывается отчаянно-судорожный всхлип Касаткина.

— За что?

— Не надо об этом думать, я тебе не дам об этом думать. Сегодня, сейчас больше ничего и никого нет… Есть ты и я… Я и ты… Понимаешь?

Я ухожу от него только под утро.

Мне совсем не стыдно.

И я ни о чем не жалею.

Утром мы с ним завтракаем в кухне. Овсянка. Яйца. Молоко.

Стараемся друг на друга не смотреть.

Я разливаю кофе.

Закуриваю.

— Как завтрак?

— Нормально.

— Прости меня.

— За что?

— Так вышло.

— Ну и что дальше? — спрашивает он вежливо. И я понимаю, что это только ритуальная вежливость. Не больше.

— А ничего. Тебе хоть немного… легче?

— Не знаю.

Звонит мобильник у него в нагрудном кармане. И я вижу, что просто перестаю для него существовать. Он поднимается, смотрит сквозь меня, как сквозь стекло:

— Да, я звонил. Прошу тебя — дай добро на вертолет. Я не хочу больше ждать… Ни часа… Нет, не меньше четырех человек… Эхолот, телекамеру… Главное — свет. Я же говорил, сильное течение, глубина до тридцати, сильное замутнение, видимость почти ноль… Нет, я пойду сам! Добро!

Он уже подтягивает пряжки и застежки кожаной портупеи, когда спохватывается:

— В общем, спасибо тебе за все.

— Ну что ты… В общем, мне это ничего не стоило.

Зажав себя в тиски, я даже целую его на прощание.

В щечку.

Через пару суток, поздним вечером, я сижу на спинке той самой скамьи на набережной. Где я выпендривалась перед ним.

По набережной идут, посвечивая фонариками, Лыков и Ленчик. Освещают меня.

— Ты что тут торчишь как ворона на насесте, Лизавета?

— Ты там был? На яме?

— Да.

— Нашли?

— Да.

— Ну и как они?

— Лучше не спрашивай.

— Ну и куда их?

— А куда всех? В пластик и домой… А дом у них в Москве… И погост, и дом, и все на свете…

— А он?

— Первым на глубину пошел. Ну, скажу тебе, у них и акваланги! Там оцепление стояло из десантуры… на километр. Мужик-то, видно, не простой… А вот машина твоя накрылась: они ее на куски на дне порезали, чтобы добраться… У тебя хоть страховка-то есть?

— Да черт с нею.

Я знаю, что об этом нельзя спрашивать, и все-таки не выдерживаю:

— А он… случайно ничего мне не передавал?

— Да кому мы там нужны, Лиза?

Все правильно.

Лично я — никому.